П. П. (просто перегон)

Тут на днях наняли меня лодку перегнать с острова на остров – с Майорки на Канары. Люди богатые, незнакомые... Лодка большая, известная... Ну кто ж не знает «Баварию»: бренд распространённый, славен скрипучестью на любой мало-мальской волне, средненькой оснасткой – и прочая демократия в наворотах.

Короче, позвонил дядька и говорит: «Слыхали мы про тебя, недорого берёшь и ходишь быстро, заодно и меня подучишь. Сто рублей на берегу, сто пятьдесят в море. Соглашайся».

А я как раз заканчивал регатку по Канарикам. Вот уже похмелялся на Ланзероте, прощаясь с экипажем, состоявшим из мэра города Н., банкиром из того же российского города, полковником чего-то и ихней сестрой, кажется, тоже банкиршей. Сходили славно, попили в меру, на острова взглянули – и с воды, и так, стаксель слегка порвали у Фуэртевентуры, ночной переходец отрулились...

В общем, настроение приподнятое, океан – приветлив, буфетчица в баре тоже улыбается. Ну я и брякнул: «Да» – без раздумий. «Приду, – говорю, – на Тенерифе и сразу к вам...»

Чуть больше суток мчал с попутным ветерком. Кого-то обгонял, кому-то уступал, радовался жизни, замечательному канарскому рому «Ареукас», и дельфины веселили грацией своей, бодростью духа и умением поддержать компанию в одиночестве перехода.

– Когда вылетаем-то? – это я уже побрился и готов к переговорам по-серьёзному.

– Да мы уже здесь, на Майорке. Лодку выбрали, купили. Завтра ждём тебя в порту – и сразу выходим.

– Мне бы пару дней, экипаж набрать... – список моих вопросов на переход в два раза длиннее «Илиады», но мы ж за мой счёт сейчас разговариваем...

– Не надо экипажа. Ты будешь и мы. Права у меня есть, так что вылетай уже.

– Так я вам хоть список первой необходимости на «мыло» сброшу... – но это я сказал в «пустую» трубку.

Судьба. И если в твоей судьбе прописалось немного моря, парусов, солёного ветра и шелеста волны у форштевня, то бежать от неё точно не надо. Во-первых, не получится, а во-вторых – считай повезло.

Ну, я и полетел. Кинул в мешок старый штормовик, сменку, кепку, сапоги и полетел на встречу с новеньким.

Людей я этих никогда раньше не встречал. Кто такие эти «мы», даже и не задумывался... Зовут, платят. Что ещё нужно моряку, привыкшему к переменам в погоде? Побольше рому и любящую женщину на берегу.

Ириша купила мне билеты, поцеловала на удачу, и в 23.00 я уже стоял у входа в Club de Mar, разглядывая долговязого, довольно прочно сделанного и слегка датого владельца 55-футовой парусной красавицы по имени «Фрося». (Ну, пускай эту лодку в переходе зовут хоть так – она это заслужила, а владельца будем кликать Шуриком, у них всегда всё заканчивается хорошо, и вообще – Шурик он и в Африке...)

– Ну ты чё так долго? – Шурик обнял меня добрейшим перегаром и здоровенными клешнями. – Давай сначала в бар, а то моя швабра уже спит, а уж потом...

Что он планировал на потом, выяснить так и не удалось. Бар работал «до последнего клиента», и в связи с этим пошлым посылом бармену уйти в этот вечер с работы так и не случилось. Мы пили.

Сначала «за знакомство», потом «с покупкой», потом ром. Где-то на грани между явью и многокилометровым манящим лесом мачт мне стало казаться, что я выспросил у Шурика всё. Покупки по списку он уже всё сделал, вода, провизия и швабра – её, кстати, тоже Шурой звали – уже на борту.

Лодка – новая, ей всего три года, двести моторчасов, хозяин – швейцарский дедуля (видимо, это значит – апологет честности), и он не хочет большого экипажа, ибо они могут попачкать совсем свежую кремовость кожаного салона, и что он – КАПИТАН, или, по крайней мере, всегда собирался им стать, и в судовой роли он и будет капитаном – потому что страховка «на него», а я буду – матрос и старший помощник Лом или «как мне угодно», и что таможня ещё не выдала всех документов, и что лодка – новая...

Утро начиналось осенью. Было время обеда. В голове пасмурно, как в желудке, крепко штормило и там, и там. Организм требовал питьевой и душевой воды.

Первой я запасся ещё со вчерашнего, точнее – с сегодняшнего, а до второго было рукой подать ибо я, кажется, без спроса, занял правую кормовую пассажирскую каюту с душем и гальюном, вместо положенной мне «экипажной» – маленькой и неудобной, предполагающей, видимо, что моряк должен быть щуплым, как дохлая минога, и сидеть стоя, так как присесть там было не на что и негде: верхняя койка не давала...

Кадык исправно перекачал газировку в желудочный трюм, я толкнул двери гальюна – и там и оказался. Красиво. Подсветки подсвечивают, керамика сияет белизной, много хрома, и только рожа в зеркале незнакомая и пугает икая. Это мы сейчас поправим. Холодный душ – пять минут, горячий – минуту, потом снова холодный, почистить зубы, оправиться...

Я до этого служил на лодках попроще: на сорокапятке, на сорок-двойке, на тридцатьшестерке, на восемьнашке... Ну не было у нас электрических гальюнов! Открыл, накачал – смыл, закрыл. А тут кнопки... Мно-о-ого кнопок. Едва разобрался: эта накачивает, эта откачивает, эта... а чёрт его знает, что она делает.

Нажал. Это керамическое электрочудо заурчало, булькнуло, взвизгнуло, и... окатило меня и все эти хромовые побрякушки и подсветки моим же дерьмом.

Вот так номер. Хорошо, что душ в полуметре. Пришлось... Короче, заодно и помылся...

Когда я наконец выбрался на божий свет, на камбузе уже что-то аппетитно шкварчало, две откупоренные бутылки ribero del duero (не помню названия) смотрели призывно, Шурик не жалел приправы и был бодр, как лев перед случкой.

– Швабра моя уже спит, – прошептал он интимно, указывая большим пальцем в сторону носовых просторов «Фроси». – Сейчас закусим – и в бой. На таможню пойдём.

– Мне бы лодку осмотреть. – Я закашлялся. Что-то неубедительное было в моём голосе, да и ribero манило поболее, чем стандартная возня с перечнем: спас. плот – есть, спас. буй – есть, спас. жилеты 1 – есть, 2 – есть 3 – ... и так на весь день в лучшем случае, а ещё и осмотр парусов, концов. Шкоты, ванты...

А я и не капитан больше, а мистер «как мне угодно». Так чего уж там.

– Давай закусим.

Закусили совершенно не по-детски, марлина голубого мне в глотку. Закусили так, что рында корабельная колоколит тише, чем звон тех пустых бутылей, что мы выносили под вечер на берег.

На таможню не пошли – позвонили. Разглядывая ставший вдруг чужим свой мобильник, я совершенно позабыл все заграничные языки и, кажется, даже изобрёл свой собственный, состоящий по большей части из испанского с англо-латышскими вставками и, конечно, непререкаемым «б***ь», стоящим за любым словосочетанием, а то и чаще.

«Ке пасо, амиго, б***ь. Веа из ауе папеле фор уахт «Фрося», б***ь? Б***ь. Ке ора? Маньяна, б***ь. Ок, онцепадсмит...»

Особенно я полюбил «онцепадсмит» – кто знает немного испанского и ещё помнит латышский, это будет просто подарок высокой словесности в числительных.

– Итак, завтра в одинадцать, – перевёл я Шурику сам себя. – А где, кстати, шва...

Тут я заткнулся. Неудобно так говорить о незнакомом тебе человеке, особенно если он может тебя услышать.

– Да Шура, она, Шура. Спит просто ещё. Ты не обращай внимания, проспится и выйдет. – Шурик засмеялся загадочно и довольно. Давай лучше ещё по одной и в бар сходим...

А пили мы бутылками. Не знаю по каким причинам, видимо, в силу своей комплекции, Шурик для слабоалкогольных напитков фужеров не признавал, хоть они и присутствовали на корабле в больших количествах, и губы наши всё время нашего знакомства складывались в трубочку при общении с сухим красным.

Смеркалось. Сквозь мутный стеклотарный звон я всё же успел разглядеть милые и мощные очертания нашей кормы с откидывающимся бортом. «Фрося» подсвечивала воду, подсвечивала себя, Club del Mar подсвечивал «Фросю».

– Большая, – жизнеутверждающе сказал я. – Чёрт побери, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ! И «винчи» электрические...

И мечтательно вздохнул. Моя сорок пятая «Бавария» смотрелась бы рядом с «Фросей», как девочка-подросток рядом с Монсеррат Кабалье. И прёт, наверное, будь здоров...

– Да, наверное... – Шурик тоже вздохнул, точнее – радостно выдохнул и под почти колокольный звон потащил меня в бар.

Потом был «День сурка» с маленькими дополнениями. Выяснилось, что пробного выхода на лодке не было, а сейчас его сделать нельзя, так как нет папелей, то есть – бумаг тире документов на лодку. Что Шурику всё понравилось, но «швабра» сказала, что унитазы старые, и диваны старые, и их бывший хозяин прямо при них заменил...

– Я помогал! – Шурик поднял указательный к потолку – и сонный бармен немедленно долил ему рому.

– А кстати, капитан, – я уже вполне освоился с ролью мистера «как мне угодно». – Я всё хотел спросить, а что это у вас гальюны дерьмом плюются? Никогда раньше не встречал такой модной конструкции. Если вы будете потом пассажиров катать – женщины будут конкретно недовольны. Да, пожалуй, что и мужики тоже.

Шурик густо покраснел и отвёл глаза.

– Сам не знаю, дружище. Уже неделю ходим только на берег...

Дело в том, что я уже испытал и второй гальюн, он также вёл себя, словно злобный говнодракон и ни в какую не поддавался задуманной логике своих создателей и пользователя.

– Сурово, – я слегка подирижировал правой рукой, и передо мной тут же материализовалась рюмочка рому. Бармен не спал.

– Не знаю, что делать.

«Капитан Что Делать» – родилось у меня в голове. Бывает, знаете ли, придёт, сверкнёт такое прозрение в затуманенном разуме. Искрой промелькнёт – и гаснет, падает в неизбежность тумана. Да.

– А в школе вы не учились? – редко, по пьяни, но бывает такое панибратство между владельцами полумиллионных яхт и матросами. – Плюсик с минусиком не пробовали поменять? Моторчик тогда в другую сторону крутиться будет...

Ну, тут уж и совсем «День сурка» случился. Помню только, что в первый и единственный раз мне удалось побывать в носовой каюте-люкс для замены плюсика на минус. Интерьера не разглядел, а было чего (я потом в интернете видел), но – широко и просторно.

И на широкой кожаной двухспалке, завернувшись в шёлк одеяла, недвижно лежала Шура-швабра, действительно очень худая особа с копной выбеленных до седины волос. Лица не было, она спала на животе.

Таможенники отправили нас в «маньяну», а потом снова в «маньяну». И так до тех пор, пока я не понял, что уже заработал шестьсот европейских рублей за то, что всё время «закусываю» с Шуриком, травлю байки, и организм требует покоя, роздыха и смены обстановки.

– Что делать? – спросил меня Шурик.

– Хватит пить, – ответствовал я, а дело было в обед, типа – утром. – Бери бутылку.

Плюясь на мелкую небесную морось, мы пошли на таможню. И я вспомнил английский. И бравый защитник экономических экспансий и интервенций оказался нормальным человеком – и, получив стеклянный презент, сказал, что мы можем ждать ещё день или неделю или месяц...

И что документов нет...

– Что делать? – опередил я Шурика.

Выяснилось, что всё просто. Мы прямо сейчас, немедленно оплачиваем штраф в 500 ихних денег. Получаем бумагу о том, что штраф за неразрешённый выход из порта уже уплачен, и мы можем двигать когда и куда угодно, а папели нам перешлют на любой указанный нами адрес...

Вот всё и определилось.

Не люблю я «бумажную работу». Как-то с папой, моим родным отцом, пришли мы на Кабо-Верде, бросили якорь в порту, ну и отправились это дело отметить, тем более что воскресенье, и на дверях капитании висит огромный амбарный замок.

Сели в буфете, рому выпили – а его там, кажется, из нефти делают (я завод у порта видел) – очнулся я в этом буфете в среду, вынул мордас из салата, а напротив здоровенный негр сидит. Афро-, б***ь, африканец. Говорит: «Я капитан порта!»

– Поздравляю! – говорю.

– А ты капитан во-о-он той яхты? – спрашивает он меня.

– Си, сеньёр, – отвечаю.

– Поздравляю, – говорит он мне. – А документы в капитанию когда будешь подавать?

Я струхнул маленько, но виду не подал и подъевреиваю.

– Пить будешь?

– Буду, – отвечает.

Ну, и выпили с ним рому. Очнулись в салате вместе – точно, из нефти там ром делают. А документов я так и не подал.

– Не надо, – говорит. – И так видно, хороший ты чувак, белый. Евро-, б***ь, европеец.

Он, оказалось, как и я, в «Лумумбе» в Москве учился и шуточки наши понимает.

Но мы отвлеклись.

Однажды осенним майоркским утром капитан Шурик, я, швабра и «Фрося» всё же сбросили муринги, отдали швартовы и вышли в Средиземку.

Не сразу, конечно.

– Давай, – говорю, – выйду.

– Нет, – Шурик бывал чертовски упрям, якорь ему вместо подушки. – Я – капитан, я и выйду. А ты – говори, что делать.

– Ну, тогда малый вперёд. Самый малый.

«Фрося» бормотала мотором, пускала пузыри, газы и не двигалась с места. Винт, сука, оказался складывающимся и на самом малом просто ни в какую не хотел становиться винтом. Справа и слева нас поджимали лодки, и только ветерок медленно, но верно тащил нашу красивую, огромную белую попку-корму ровно на бетон причала.

– Дай чуть больше ходу, – смекнул я.

Пена морская! Всё тут зашипело, заколобродилось, лодка задрожала, зажатая с обеих сторон кранцами соседей, а потом как прыгнет...

Ручка газа, сука, оказалась электронной, и добавлять там надо по комариному хоботку... Идиотская конструкция, к ней бы попривыкать дней шесть.

В общем, спасибо строителям яхт-клуба, широко отстроились. Я уж думал, впишемся аккурат в кораблик, стоящий напротив, но – немного мата, реверс и вырулились. Хорошо, что штурвалов всё-таки два, хоть они и не для этого задуманы.

– Надо бы заправиться, – говорю я Шурику.

– Я сам! – за штурвалом и червяк импозантен, а Шурик так просто красава. Чемпион. – Ты только говори мне, что делать!

Вот тут я и вспомнил ту искорку озарения в баре. И стишки детские полезли в голову: «Три мудреца в одном тазу...»

– Подходишь под углом в шестьдесят градусов. Когда я крикну: «Раз!» – ничего не делаешь. Когда я крикну: «Два!» – ничего не делаешь. Когда я крикну: «Три!» – стоп-машина, штурвал до конца влево и реверс на полную до остановки лодки.

Я крикнул: «Раз!»

До причала было метра четыре. Шурик дал реверс. Лодка встала и потихоньку задрейфовала в сторону многокилометрового леса таких замечательных чужих и, главное, очень дорогих мачт...

Да зашли, зашли – с четвёртого раза...

– Уходишь? – сочувственно спросил меня заправщик.

– Тренируемся, – проникновенно соврал я.

– Тогда прощай, – грустно напутствовал он нас.

В клубе, как в деревне, ты ещё только подумал, а уже все поздравляют со свадьбой...

«Ничё-ничё, – подумал я, – отсидим не хуже других!»

И вышли в море. И выбрали подходящий курс. И включили автопилот. И «сделали ручкой».

Волна метровая, ветер двенадцать узлов «мордавинд», то есть в морду. Идём на моторе. И если уж ты, дурак, не сделал этого на берегу, то сейчас самое подходящее и последнее время, когда ещё можно перетянуть ванты и сохранить мачту.

– Где у нас инструменты, капитан?

– В штурманском столе, – Шурик зачем-то пасётся у штурвала и задумчиво щупает плоттер. – А как им вообще пользуются? Линейки какие-то... – Шура растёт в моих глазах на глазах. Настоящий морской волк. Плоттера не видел. Значит, хлебнул морской водички сполна! Это я так думаю.

– Не, а инструменты-то где?

– Я же говорю, в штурманском столе!

Обнаруживаю там: перочинный ножик, крестовую и плоские отвёртки, ручку шариковую, сушёную рыбку и справочник яхтсмена Б.Бонда – известная на весь мир и действительно полезная, единственная из всего перечисленного полезная штука.

Нам бы повернуть назад, но, как выяснилось, за мои «капризы» никто платить не собирается, и то, что у нас нет каких-то там ключей, лобзиков, топора, ломика и «прочей фигни» – это ничего не значит, и «возвращаться – дурная примета», и в магазине он читал мой список закупок, и там «всё очень дорого».

– Я вообще не понимаю, почему мы до сих пор не идём на парусе и тратим горючее и моторесурс?

Вот. Что там у меня было в глазах? Туман рассеялся.

Мы спокойно сели в кокпите и вычислили, что моя зарплата, если идти на парусах галсами на таких скоростях, больше, чем если тратить горючку напрямую, пока не выйдем на ветер.

– А там острым курсом, вжик-вжик, цурипоп-цурипоп – и дома... – надо же как-то разрядить обстановку. – Ночью Ибицу пройдём.

– Ночью стоим два через два, днём я могу четыре через два... А Шура будет стоять?

Тут пора сообщить, что Шуру я так до сих пор и не увидел. В бар, – по крайней мере, в «наш», – она не ходила, возвращались мы под утро и позже, отсыпались долго...

– Шура будет спать, – строго обьявил Шурик. – Стоять будем два через два, кроме времени приёма пищи. Готовить буду я. Ты же заметил – я соли не ем, её вообще на борту нет. Так что извини, готовить буду я и только я. Так?

– Так. А ты правила расхождения знаешь? – полюбопытствовал я.

– Ну ещё бы! У меня же права есть. Когда мы на парусах – все нас должны пропускать, а когда нет, то только те, кто слева...

«Спать мне, б***ь, в кокпите, – подумал я, – десять суток, все бока отлежу». Затосковал. И не ошибся.

Ну, да ладно, это же спорт в конце концов. Газовый и разводной ключи нашлись в рундуке, ванты я перетянул, пайка есть...

На земле мы ели индюшатину с макаронами, вино, лук... да и какая разница в нашем-то состоянии!

А вот с минуты на минуту выяснится, что на борту имеется: вода питьевая – 90 литров, сухое красное – 63 бутылки, ром – 15 бутылок, 14 пачек макарон системы спагетти, 12 кило лука репчатого, десять больших консервов тунца, полморозильника филе индейки, двадцать яиц, специи и почему-то восемь яблок.

Да, с банкирами было веселее, ну а яблоки... яблоки мы съели ещё не доходя Ибицы.

Под утро поставили грот и стаксель, вяло поспорив о том, был ли мудаком Пётр Первый, введя в русское мореходство голландские термины. Договорились о том, что шкоты пусть так и остаются шкотами, а бим (beam) пусть побудет пока гиком, не смогли понять, чем бакштаг отличается от «раннинга», а «бимрич» от галфинда – и плюнули на это.

Позавтракали без «закусили». И в прекрасном настроении принялись бороздить. Ночами моторились – и заметьте, не я это предложил. Просто увидев в море, что корабли бывают большие и охрененно большие, Шура сказал: «Хватит». И Средиземку по ночам мы шлифовали винтом.

Винтом, мать его акула.

– А ты не знаешь, почему у нас вибрация по корпусу идёт? – Шурик не знал.

Я тоже не знал, что конструкторами «Баварии» не предусмотрено стопорить винт, и на скорости более 6-7 узлов он начинает раскручивать себя и раздатку, разбалтывать крепления двигателя, тормозить ход и вообще вести себя, как сволочная тёща.

Но газовый ключ – был. Я заклинил всю эту хренотень, и лодка пошла плавно, как чайка над утренней волной.

Обедали с красным вином, в меру, по бутылочке. Я показал ему пару узлов. Особенно его впечатлил беседочный.

– Вниз, вниз и в дырку... – помогал себе он.

– Петля, шейка, петля, – поправлял его я.

– Вниз, вниз и в дырку, – упрямился он, и узел рассыпался у него в руках. – Да на хрен он нам вообще нужен, у нас же «люлька» есть.

– Вообще-то его с закрытыми глазами в воде вяжут, чтобы жизнь себе спасти...

– Вопросов более не имею, – отвечал он. – Вниз, вниз и...

И у него получилось.

Незаметно проскакали больше трёхсот миль. Шура к нам не выходила пока. «Может, сдохла, – пугал себя я на ночной вахте. – Может, я вообще труп перевожу с острова на остров. А вдруг менты?»

Как-то ночью перед Гибралтаром нас, кстати, нагнал полицейский катер и минут пятнадцать заливал нашу лодку ярким прожекторным светом, потом встал справа по борту и ещё позаливал.

Рация молчала.

– Может, притормозим, капитан? – спросил я.

– А нахрена? – переспросил Шура.

И они отвалили, выключили прожектора и пропали в кромешном. Луны не было. В миле от нас, на каком-то маленьком круизере копошился дикий банкет и дискотека. Там было ярко и весело. Видимо, пили.

Выпили и мы – по чуть-чуть.

Со временем я стал примечать, что алкоголь у нас кончается значительно резвее, чем мы его употребляем, сопоставил кое-что – и пришёл к выводу, что «труп», скорее всего, и вправду, видимо, почти всегда «труп» или около того, а значит – беспокоиться не о чем и не моё это дело.

Что-то стало скучновато. В кораблятстве всегда так: по сухому – мечтаешь, а отстоишь с двух до четырёх, потом поваляешься на деревяхе в кокпите, потом опять отстоишь – и уже мерещатся тебе порт, буфет, женщина любимая... а в порту – мачты, мачты...

Ах, какие лодки стоят в портах Пальмы на Майорке! Около одной только «Ганеши» я простаивал часа по два, любуясь этим шедевром судостроения. Моторки какие стоят – сто футов, сто пятьдесят... Игрушечки. Цацачки. И ни пылинки, ни соринки. Моют они их что ли каждый день? Потом увидел – и вправду моют. Аж драят! Но это стоит того.

Красота стоит своей швабры.

А раз стало скучно, то и зашли в порт. Альмеримар – маленькая Венеция. Вместо улиц прорыты каналы, лодки разные пришвартованы, люди ходят по берегам, машинки, баня. Я так сразу в баню пошёл...

Нет, не сразу.

Сначала слегка обманул Шурика, сказав, что в Гибралтаре горючка дороже, а в Марокко – дерьмо, а не горючка. Ну, это всё правда, так что, выходит, и не сильно обманул. Просто ночью не хотелось пролив проходить. Зашли.

Опять же – не сразу.

Спросили разрешения у портовых, подошли к причальной стенке, убедились, что подрулька более не работает, послушали вопли Шурика: «Что делать?! Что делать?!»

Раз уж всё равно подошли, то бросили маринеро концы, и он нас притянул потихоньку.

Понырять мне на заправке не разрешили, так что пришлось купить суточное место, а там и в баню! Зело это борзо, я вам скажу, сначала долго не мыться, а потом в баню пойти. Пар, жар, пахнет мылом и чистотой. Прямо оживаешь.

Нарезались само собой. Осмотрели ночной город.

Утром я понырял и убедился, что подрульные винты не забиты, преды посмотрел, моторчик пощупал, приятелю позвонил... Он говорит: тебе подсунули дохлые батареи, пока ты на розетке неделю стоял, их хватило на выход из порта, а теперь всё – новые надо.

Мне подсунули?

– Новые надо, – сказал я Шурику.

– Окстись, – ответил он мне. – Зачем нам батареи в океане? Остановок больше не будет, и так дойдём. Сдохли-то только две, а у нас их четыре.

– Ты – капитан... – отвечал я задумчиво.

И ещё погуляли по городу... Ну так, немного.

Потому Гибралтар проходили ночью.

Там и днём-то тесновато. Поджались ближе к англичанам – и прём, как слон среди динозавров. Вокруг огоньки, огни, зарево над городами...

– Ты только не пей, Шурик, – сказал я, заваливаясь спать. – И в рацию ничего не спрашивай и не отвечай, а то нас за идиотов примут.

Он разбудил меня минут через пятнадцать.

– Зелёный справа, красный слева... – пробормотал я во сне. – Расходись красным...

– Поменяй меня, а то у меня, кажется, крыша поехала. Берега движутся!..

Да, это зрелище скорее для туристов. Городки, деревни, освещённые участки дорог – всё это сухогрузы, танкера, паромы, паромчики, трамвайчики, пожарные, милиция, ботики... И все движутся по своим ночным делам, идут параллельными курсами, пересекают, навстречу...

Всё вокруг сверкает. Расстояния скрадываются. И вдруг английский берег погас. Весь. Война? Нет, это сухогруз обходит меня справа. Дико хочется мочиться. И выпить.

– Теперь ты меня поменяй. Глупо умирать трезвым...

Мы жмёмся к этому железному монстру, как рыба лоцман к акуле – в надежде, что его-то уж точно не раздавят, а там и мы проскочим.

– Наддай, б***ь, наддай, Шурик!

А вот и утро. На траверзе – Танжер, справа – там, за углом, – Кадисский залив. (Я, кстати, разговорился в Альмеримаре с одним пареньком на предмет перехода по «бутылочному горлышку» Средиземки. Тот обиделся. И оказалось, что это давно уже другое море. Море Альборан. Так-то.)

Вокруг лодки, лодки. Рыба сигает из воды, колготится вокруг «Фроси». Жаль, удочек, как инструментов, – нет. А остальные ловят.

Сквозь эти комариные тучи рыбаков просачиваются как-то большие железяки серьёзных кораблей. Медленно идут – уважают труд рыбака. А маленькие паромчики, те – нет, наоборот, норовят пройти борт в борт, подрезать, не стой, мол, на коммерческом маршруте...

Мы на всякий случай пропускаем всех. Ветер три узла. Идём на моторе.

Не моя вахта и дико хочется спать. С марокканского берега тянет деревней. Мы жмёмся к нему, как телок к мамке, и ветра нет и нет. Может, вон там, за мыском, за маяком Cape Spartel...

– Курс двести восемьдесят, скорость семь узлов... – бодро рапортует Шурик, отходя от штурвала. – Идём точно домой.

– А мы теперь где живём, капитан?

Шурик злится. Ему тоже хочется спать.

– Где, где... В Караганде. На Грандканарии мы живём...

– А солнце почему мне в спину светит?

– Да ты чё? Откуда я знаю! – глаза у Шурика красные. Недосып с ромом лечится только досыпом и, как ни странно, ромом же.

– Нет, ты скажи, куда идёт «Фрося»?

Шурик выходит из себя – и Атлантика знакомится с его версией русского мата.

– ... и кальмара тебе в жопу и в рот.

Но я не отстаю.

– А солнце-то почему в спину?

– Да на острова, на острова я настраивался!

Шурик не знает, что в Атлантике есть и другие острова...

– Мы идём на Азоры, потом – Бермуды, потом – Флорида, нарушение визового режима, менты, тюрьма... – но это я уже говорю в пустоту.

– Да пошёл ты... – говорит мне кубрик голосом Шурика, и жизнь на борту затихает.

Я поначалу хотел миль сорок-пятьдесят от берега идти, но тут и ветра не те, и волна коротковата, а главное – ночью к нам пришёл маленький штормец.

Дунуло, нагнуло, носом черпнули, а тут и Шура меня будит.

– Что-то они меня не пропускают, может, сказать им чего... – к рации Шурик относился недоверчиво.

Помните анекдот? Два моряка встречаются в Англии. Один всё покупает, заказывает, говорит, короче...

Второй спрашивает:

– Ты где так насобачился по-англицки балакать?

– Да по рации...

Встречаются через год.

– Ну, ты как, выучил английский?

– Ага, иу-иу ш-ш-ш пик-пик хху-хху-хху...

Вот так и он. «Чё-то говорят, – говорит. – А ни хрена не разобрать». Так что если уж он к рации ломится, то жди беды.

– Они меня не пропускают. Мы ж на парусах...

– Шура, мать твоя макрель, это же рыбаки! Они никого не пропускают!

Если приглядеться и прочитать навигационные огни, то слева на нас идут восемь тральщиков. Первый, чуть правее другой и так до последнего... Дует конкретно, узлов сорок, сорок пять.

Паруса убирать в лом, да и не успеем уже. Маневрировать поздно. Вправо не уйти – догонят, влево – раздавят или мачту сломаем, ну уж бим сорвём – к гадалке не ходи, назад – раздавят.

Темно, страшно и ссыкотно.

Начинается гонка. Лично я, когда спал уровень адреналина в крови, когда мы прошли в сотне метров от форштевня первого тральщика, когда муравьиные фигурки машущих нам кулаками рыбаков остались за кормой, обгадился от страха. Натурально.

Это в танке, говорят, главное не бздеть, а тут можно – сдувает. Хотя и в танке, раз есть такая поговорка, видимо, тоже бывает...

– Пойду помоюсь, – но сначала крепко приложился к стекляшке. Надо же как-то стресс снимать.

– А что я должен был делать? Я же думал, они отвернут...

Эх, Шурик, Шурик. Какая же сука тебе капитанскую лицензию продала?

Ещё сто миль от берега – и судоходство перестаёт быть. Так, промелькнёт на горизонте монстрообразная туша контейнеровоза или парусок покажется – и всё.

– Да, грабят Африку, суки, – это я продолжаю рыбачков вспоминать. – Гребут в четыре руки...

– Почему же грабят? – Удивляется Шурик. – У них же квоты есть.

– Квоты, шпроты... А ты когда-нибудь на Балтике мавританских или сенегальских рыбаков видел?

А у нас дельфины. Прыгают из воды с волны на волну, как зайчики. Знакомятся.

Ещё у нас протекает лодка, где-то по крепёжкам вант. «Она же – новая!»

Автопилот издох ещё на траверзе Рабата, феррадо, видимо, подыстёрлось. Любая капля воды, что попала на палубу, весенним ручейком бежит вдоль леерных стоек и затекает в салон. Электричества на камбузе нет, и Шурик больше не готовит...

Мы обедаем. Где-то в каюте-люкс звякает хрусталь – это «швабра» продолжает знакомство с ромом. В кокпите на столе стоит открытая банка тунца в масле, пачка замоченных в стакане с холодной водой спагетти выглядит креативно, и пара луковиц. И ribera del duero.

Едим по очереди. Без автопилота приходится реально рулиться «два через два».

За четверо суток куда-то подевался мой животик. Как много человек сможет сожрать сухих макарон с тунцом в масле и с луком? Хлеба нет – Шурик не ест хлеб.

Ещё анекдот вспомнил:

Спаслись на плотике десяток пассажиров, боцман и старпом. Кругом вода, а пить хочется. Ну, перемигнулись – и съели поначалу одного туриста пожирнее.

Потом другого...

Остались в конце концов только старпом и боцман – старые кореша.

– Что, Вась, давай по-морскому сбросим, кого из нас есть,- говорит старпом. – Только если на меня выпадет, ты смотри, у меня осколок в спине с войны, зубы не сломай.

– Ладно, Петь.

Сбросили. И выпало есть боцмана.

Тот загривок почесал и говорит:

– Петь, а может тушёнку откроем?

– Да ты чё! У нас что, тушёнка есть?! Мы же всех пассажиров сожрали...

Боцман поковырялся в зубах и сокрушённо говорит:

– Да не люблю я тушёнку, вот она где у меня сидит...

А я вот тунца с тех пор не ем. Не то что не люблю – просто надоело!

И вечер. Закаты в Атлантике хороши. Солнце потихоньку наливается багрянцем, золото меняет пробу, помидорится и красит облака на горизонте в причудливое розовое, потом касается воды, тянет к тебе позолоченные якорные цепи...

Последняя вспышка, лучик вверх, и всё – липкая серость небес покрывается звёздной пылью, потом всё ярче и ярче...

И если повезёт, то можно заскочить в огромную стаю маленьких кальмаров. На каждом гребне волны, при ударе о борт, просто в кильватерной пене они выпускают капельку фосфоресцирующих «чернил» – и кажется, что звёзды отражаются в океане, мигают, переговариваются светом.

Мир и покой. Восемнадцать узлов. Брод рич (broad reach). Волна два – два с половиной метра. Красота. И плоттер, устыдившись своей несуразности, гаснет. Ещё одна батарея почила в бозе.

Сдаю вахту отшвартовавшемуся от «швабры» Шурику.

– ...и плоттера больше нет.

«Всякое животное после соития...» Но Шурик уже не только тих и печален – расстроен. На усталом его лице явно читается текст: ну вот, ещё и это сломалось...

Потом в рыбьих его не проснувшихся глазах заводятся хороводы блёсток и тонут в расширяющихся омутах страха.

– А как же мы дальше? Ведь сто шестьдесят миль от берега...

– Да ладно, капитан. Тащи карты, координаты на рации есть, компасный курс известен, Медведицу видно, луна светит в левый глаз, Африка большая – на востоке – точно не промахнёмся.

– А где тут Медведица?

– Да не парься ты с млекопитающими, тебе и луны хватит. Тащи карты.

Огромный, как медведь, Шурик выглядит опустошённо и растерянно.

– Да ты знаешь, они очень дорогие были, по шестьдесят евро за штуку. Не купил я их.

– Не купил значит... – теперь опустошённо выгляжу я. И зло. «Она и чёрта не боялась, но тут попался ей солдат...»

Дать бы ему разок в грызло... Не получится, здоров больно, не достану.

– Значит в Африку пойдём, на песочек ляжем бортом, там твою «швабру» сначала изнасилуют, а нас, если повезёт, то сначала убьют, а потом посадят в тюрьму. А если нет, то – наоборот.

Шурик подавленно молчит.

– Ладно, тащи хотя бы ром, ограбь девушку. Всего-то три дня осталось идти, прорвёмся.

И мы стали учить звёзды.

И выяснили, наконец, куда садится солнце. И почему Луна... И что вокруг чего вертится... И ещё много всяких забавных штук узнали про магнитное склонение и про возможность установить своё местоположение путём опроса местного населения, если таковое встретится вам на пути.

Но нас прервали синие киты.

Бывает такое – от рома может показаться, что вот он, парус, был... А вот его уж и нет вовсе. Это не парус. Это выдох синего кита. Метров на шесть, а то и больше бьёт вверх струя воды, рассыпается, и если подойти ближе, то видно, как над водой появляется чёрное – и долго-долго, секунд пять – спина, спина, спина, потом маленький плавник – и нырок.

Как будто ничего и не было. А потом, вдалеке, снова...

Ну, сильно близко-то мы не подходили, у синего, пишут, язык весит больше, чем наша «Фроська».

Так и дошли. От дельфинов к звёздам, от звёзд – к китам.

Я всего-то на двадцать миль на восток ошибся, шёл на Грандканарию, а увидел сначала Тейде.

Вот, собственно говоря, и всё. С Шуриком мы теперь дружим. А что со «шваброй»? Видел ли я её живой?

Однажды, часов в семь утра, где-то между Тенерифе и Ла-Пальмой меня спросила ранняя пассажирка:

– А что, Дима, ты вот так вот можешь идти и идти (она сказала «плыть и плыть») и не сойти с ума? У тебя, наверное, очень богатый внутренний мир?

Солнце вставало точнёхонько из жерла вулкана Тейде, и тёмная его фигура, с золотой короной и мантией, копировала статую Мадонны в базилике де ла Канделярии – а она, как известно, была и есть афроафриканка. Можете поехать и убедиться.

Тогда я промолчал. Бормотнул что-то невнятное. А теперь отвечу: конечно, схожу! Вот – Шуру зачем-то выдумал. Всегда мне хотелось, чтобы на борту, под парусами шла женщина – пусть и такая, почти безликая, чужая... И обязательно в подпитии: чтоб не болтала много, чтобы не было слёз, страхов, соплей, истерик... И чтобы не было скучно.

Такую я и нарисовал, как смог.

Дмитрий Беляев. Из цикла «Канарские пенки»   IMHOclub 14-3-2015