(водная история)

        Впервые с парусным спортом он познакомился двадцать с лишним лет назад. Знакомство было нетрадиционным (яхта или швертбот приятеля, яхт-клуб). О море и парусниках он знал по “Одиссее капитана Блада”. Его приятель - сокурсник, Игорь, когда они были на практике по геодезии в Бухте Радости на Клязьминском водохранилище под Москвой, был человеком более продвинутым в знании морской терминологии и конструкции яхты. Он знал названия парусов (грот и стаксель), веревок (шкоты) и курсов (по ветру, против ветра, галс – это когда приходится лавировать, т.е. менять направление движения). Он нашел забытую, сломанную весельную прогулочную лодку (на которых катаются парочки в Парке культуры), и предложил Мустафе построить яхту. Мустафа согласился, тем более, что до окончания практики оставалась неделя, пить уже не хотелось, и нужно было себя чем-то занять. Топором они “строгали” мачту и гик (еще одно слово, которое знал Игорь) из засохших молоденьких сосенок, шили цыганскими иглами вручную паруса из старой, сгнившей армейской палатки, подаренной им комендантом базы отдыха института, узнавшем, для каких целей им нужна прочная ткань.
        Комендант, надо заметить, был бывшим моряком, каперангом, и будил похмельную студенческую ораву противным звоном рынды, которую он взял со своего корабля при увольнении. Студенты этот звон ненавидели. Комендант этим звуком гордился. Антагонизм достиг апогея на четвертый день практики, когда, хорошо выпив, студенты поняли, что единственной вещью, отравляющей им замечательное времяпрепровождение (если не считать препов по геодезии), является эта злобная рында. Единогласно приговорили рынду к казни через утопление. Палачей (добровольных!) было много. Образовался конкурс. Несмотря на влияние “Агдама”, собрание приняло трезвое решение: поскольку рында располагалась рядом с дверью коменданта на освещенном пространстве, а комендант спал чутко, казнь была поручена самым ловким и наименее пьяным (на тот момент) Игорю и Мустафе.
        По-индейски бесшумно, насколько это возможно для людей, выпивших только что почти по литру “Агдама”, они подобрались к домику коменданта. Оставалось преодолеть десять метров освещенной поляны. По-пластунски добрались до рынды. Мустафа аккуратно взял ее язык, Игорь не менее аккуратно открутил проволоку, на которой она держалась. Ползком вернулись в темноту, тихо прошли к берегу, вышли на мосток, размахнулись и, по-возможности тихо, без всплеска, бросили в воду колокол (Игорь) и его язык (Мустафа). Шума почти не было.
        Утром всех разбудил куда более противный звук – невыносимо громкий и ужасающе пошлый. Комендант колотил железякой по крышке от мусорного бачка, которую держал в руке. Вставать пришлось. Сразу же возникла ностальгия по привычному звону рынды.
        Пока умывались, завтракали, устанавливали нивелиры и теодолиты, комендант “купался” возле мостка (неглупый, надо заметить, был мужик, быстро все просчитал). Он надолго погружался под воду, фыркая выныривал. Долго приводил в норму дыхание, нырял снова. Услышали крик – Есть!!! Нашел!!!! Через пару часов, когда с инструментами, рейками и планшетами отдалились от лагеря на приличное расстояние, услышали еще какой-то радостный крик, по тембру явно принадлежащий коменданту. Практиканты повеселели.
        Следующим утром их будили привычные звуки рынды, которым народ радовался, как родным, и с удовольствием вылезал из палаток. Есть, все-таки, что-то особое в отношении архитекторов к музыке, звуку, не зря лучшие (во многих отношениях) группы вышли из архитектурной среды ("Машина времени", “Воскресенье”, “Pink Floyd”, наконец).
        Комендант, конечно, не знал, кто утопил рынду. Игорь и Мустафа не представляли, что для коменданта базы отдыха эта самая рында может значить. Каперанг в отставке, как только узнал, что они хотят сделать яхту, выдал им гнилую палатку и синтетические нитки, помогал найти все, что бы они скромно ни попросили (собственно, топор, пилу, пассатижи да гвозди… больше попросить им не позволяла совесть, помнили о рынде).
        Киль сделали из части выброшенного канцелярского стола, приколотив щит гвоздями к днищу лодки. В качестве балласта использовали найденную стойку от гимнастических брусьев, которую также прикрепили к концу “киля” при помощи гвоздей. Шарнирное крепление гика к мачте было сделано, естественно, из гвоздей, самых крупных из имеющихся. Вообще говоря, они быстро сообразили, что при помощи гвоздей, разной длины и толщины, если их правильно использовать (где нужно – гнуть, где требуется – забивать под шляпку), можно сделать все, что угодно. А уж яхту-то!…
        Обломок старого весла превратился в руль. При помощи гвоздей, разумеется. О лебедках они не имели представления, но из гвоздей сделали некое подобие клюзов и уток, хотя не подозревали, что все устройства для управления парусами при помощи шкотов уже давно придуманы. Но они понимали кое-что в нагрузках и способах снижения этик нагрузок на свои руки.
        “Яхта” была готова к выходу на большую воду за два дня до окончания практики. Не готова к выходу была погода. Штиль… Ни веточки не шевелилось на деревьях… Ребята начали паниковать. Ночью выползали из палаток и, встречаясь возле рынды, с тоской смотрели наверх на неподвижные ветви деревьев.
        В последнюю ночь ветки начали шевелиться. Вначале лениво, неохотно, затем все бодрее и бодрее. Яхтостроители осознали, что их наступающее утро будет веселее предыдущего.
        Немного поспав, они встретились возле своего творения еще до боя рынды. Яхта стояла на воде, пришвартованная к тому самому мостку. Ветер дул! Вершины тридцатиметровых елей гнулись. Крепкий ветер дул прямо в заливчик, откуда они собирались выйти на “большую воду”.
        Практика закончилась. Сегодняшним утром они вольны были делать все, что угодно, автобус за ними должен был прийти только вечером.
        Они самонадеянно не взяли на свою “яхту” весла. Оттолкнувшись руками от мостка, немедленно поставили паруса, мгновенно наполнившиеся ветром, и “пошли” к противоположному берегу заливчика, ширина которого была не более ста метров. Они преодолевали эти свои первые сто метров под парусом мучительно, пытаясь поймать правильное положение парусов и руля, чтобы направить свое суденышко хотя бы чуть против ветра.
        Игорь что-то читал о лавировке, Мустафа, увлекавшийся в детстве авиамоделизмом, имел кое-какое представление об аэродинамике, подъемной силе, срыве воздушного потока… Мустафа, кстати, сидел на корме и управлял одновременно гротом и рулем, Игорю достался стаксель. Все их манипуляции с парусами и рулем ни к чему хорошему не привели: когда лодка дошла до противоположного берега, они поняли, что их отнесло вглубь заливчика метров на пятнадцать. Развернулись, пошли назад, снова пытаясь выйти из заливчика. Получилось плохо, их опять отнесло вглубь. На четвертом маневре Мустафа увидел, что они уткнулись в ту же точку берега, в которую они уже утыкались в предыдущий раз. Ветер становился все сильнее, но их не отнесло вглубь!
        Мустафа наконец-то почувствовал, что нужно делать с парусами и рулем, чтобы лодка, кренясь и почти черпая низким бортом воду, шла против ветра. Он начал отдавать команды Игорю, слишком сильно распускавшем стаксель. Гика- и стаксель-шкоты были натянуты, как струны. Лавируя, лодка выходила из заливчика все более острыми курсами. Они вышли на Большую воду почти против ветра. Ветра… Только сейчас они почувствовали, каким сильным может быть ветер, сколько в нем мощи. Шкоты, звеневшие, как им чудилось, теперь зазвенели по-настоящему. И крены в заливчике были детским лепетом по сравнению с кренами здесь, под Этим ветром.
        Ни один из них не видел в своей жизни шторма, и понятия не имел о баллах ветра и волны, но с волн, несшихся им навстречу, срывались пенные барашки и норовили захлестнуть нахальную лодчонку, не по погоде вышедшую на прогулку. Лодка была рассчитана на спокойное, расслабленное катание по тихой речке или пруду. То, что происходило сейчас, для лодки являлось полным кошмаром. Она не была рассчитана на крен! Герои (а скорее, безбашенные романтики) чуть не вопили от восторга, отчерпывая из лодки воду консервной банкой из-под венгерского зеленого горошка, предусмотрительно прихваченной в лагере, передавая банку друг другу. Спасая себя и яхту, они интуитивно переместились на наветренный борт, тем самым стали яхту откренивать (об откренивании по науке узнали гораздо позже).
        Проходившие рядом “фирменные” белоснежные красавицы-яхты, с уходящими в поднебесье мачтами, смотрели на них подозрительно-презрительно глазами членов экипажей. Мустафе и Игорю это их презрение было по фигу. Восторг от собственной силы и смелости, запах адреналина в воздухе, невероятная скорость!
        Яхта просто летела! Брызги от разрезаемых носом лодки волн быстро намочили одежду героев, но они этого не замечали. Было не до одежды. Как уже говорилось, все части стоячего такелажа изготавливались из обычных плотницких гвоздей. Гвозди не выдержали чудовищной нагрузки от налетевшего шквала, и разогнулись, как пластилиновые. Гика-шкот оказался в правой руке Мустафы (левая была занята рулем), и если мгновение назад нагрузка частично снижалась “блоком”, сделанным из пары гвоздей, вбитых в борт лодки, и согнутых в кольцо, то теперь всю силу ветра, которая концентрировалась в тонкой бельевой веревке-шкоте, Мустафе приходилось удерживать одной рукой. Держать было невмоготу: шкот разрезал кожу. Мустафа изловчился, бросил шкот и ухватил конец гика. Усилие меньше не стало, но, по крайней мере, гик не резал ладонь. Надо заметить, Мустафа был очень силен в те годы: крепкий от природы, он всерьез занимался гимнастикой, каратэ, “качался”… Он легко делал горизонтальное равновесие на гимнастических кольцах. Понимающим людям это многое говорит.
        Через некоторое время начал трещать грот. По шву. Не выдержали синтетические нитки. Он не лопнул совсем (все-таки шили на совесть), но на гроте образовалась “трещина” сантиметров двадцать шириной. Мустафе казалось, что обхват его руки в районе трицепса равен обхвату его ноги в районе бедра. Рука затекла от чудовищного усилия и потеряла чувствительность. Дальше так двигаться было опасно (даже он это понял!). Решили возвращаться.
        Лодка, развернувшись кормой к ветру, избавилась от смертельно опасного крена и полетела к спасительной бухточке с родным мостком. Мустафа и Игорь раскрыли паруса “бабочкой”, и лодка неслась прямым курсом к их заливчику, которого достигла невероятно быстро!
        Войдя в узкое пространство родной бухточки, яхта описала красивую дугу, и, подойдя впритирку к мостку, замерла. Паруса были убраны несколькими секундами ранее, и маневр, выполненный интуитивно, произвел ошеломляющее впечатление на публику, собравшуюся на этом самом мостке и берегу. Аплодисменты были громкими, восторженными и искренними.
        Мустафа, выбравшись из лодки, понял, что правая рука оклемается только завтра. Отплавался на сегодня.
        Игорь, теперь уже опытный морской волк, не слишком уставший на стакселе, грузил на лодку “туристов”. Волевым, мужественным голосом отдавал команды, прикрикивал на неопытных моряков. “Яхта” отошла от мостка, и направилась к выходу из бухты.
        Мустафе вдруг все стало неинтересно. Когда их создание, плод мучительных конструкторских поисков, изобретений, дитя, на рождение которого они потратили столько сил, оказалось рядом со ставшей, пока они покоряли водохранилище, на якорь в той же бухточке белоснежной красавицей-яхтой, он ужаснулся тому, что они сделали. Коротенькая мачта, гнусного цвета рваные паруса, отвратительные обводы лодочного корпуса… Вспомнился “Гадкий утенок” Г.-Х. Андерсена. Правда, тот утенок впоследствии стал лебедем, а их “гадкий” (собственно, чем не имя яхты?) вряд ли станет благородней.
        В то же время, выходя на берег, он не мог отделаться от чувства благодарности к созданной ими же яхте, от любви к ней. Вероятно, так же любят несчастные родители своих не очень здоровых детей…
        Вернувшись в Москву, Мустафа слышал потом рассказы людей, побывавших на базе отдыха института, о том, как они “катались на яхте”. Когда услышал историю про то, что лодка утонула, всерьез напился. Плакал, дрался с кем-то… Утром была пустота.

Мустафа-Долинин      декабрь 2003