В марину Лаврио пришли почти затемно. Экипаж был поголовно “под шафэ”, включая, кажется, и автопилота. Заключительный день…
        Четырнадцать дней позади… Четырнадцать дней счастья!
        Яхта была для нее спасением. Спасением от накопившейся усталости, прежде всего. Она устала от капризов и прихотей архитекторов общества, которое она опекала, устала от смекалистых строителей, занимавшихся реконструкцией ее квартиры, устала от чиновников, неутомимых в изобретательстве способов вымогания взяток, устала от ревности своего рефлексирующего боя (он же фрэнд). Ревность, впрочем, не утомляла, она разрушала. Невозможно было почти ежедневно объясняться, доказывать, что задержалась она по чрезвычайно уважительной причине, что она действительно звонила, а он был недоступен. Кстати, какой идиот в “сотовой пчелиной” компании, отличающейся отвратительным качеством связи, придумал эту формулировку: “абонент недоступен”? В каком смысле?
        Друг ее был человеком, в сущности, замечательным: добр, участлив, внимателен, заботлив, талантлив, образован, интеллигентен, спортивен, сексуален, красив… Достоинств – не перечесть! Один недостаток – патологически ревнив…
        Сменить работу, из-за которой, собственно, и возникали все эти ее проблемы, она не могла, да и не хотела – работа ей нравилась. Фрэнд бесился, исчезал, появлялся среди ночи, терзал до утра разговорами, как бы случайно оставлял на видном месте стихи. Стихи он писал неплохие, но всегда, читая их, можно было понять, чьей поэзией он сейчас увлечен. Очень славные были стихи в период Бродского. Но запомнились последние, а это, что странно, был период Есенина. Так себе стихи, но они часто всплывали в памяти:
        Я сегодня с тобою не спорю,
        Как обычно, во всем ты права…
        В сердце боль – это разве горе?
        И слова про любовь – лишь слова.
        
        Можно все разложить по полочкам,
        Что я делал не так и не сяк.
        Получается – был я сволочью…
        Не мужчина, а так, босяк…
        
        Капиталов больших не нажил,
        И карьеры не сделал лихой…
        Прогулял, пролюбил, прокуражил
        Все то время, что был с тобой…

        К Есенину она относилась прохладно… Чего нельзя было сказать о Фрэнде. Поэтому она и сбежала. Смалодушничала, конечно, но сил оправдываться дальше не было никаких.
        Две недели она вместе с экипажем предавалась разврату. Разврату отдыха. Отдыхать она не умела. Она умела (тут ей было мало равных) организовать отдых для других. Но это была работа, и довольно тяжелая. А сейчас она ОТДЫХАЛА! И если раньше она сама фонтанировала идеями по части развлечений (подразумевалось, что развлекаться будут другие, хотя она сама была, в сущности, очень веселым человеком, просто забот и огорчений было слишком много), то теперь с удовольствием соглашалась с предложениями Командора (целый год человек думал!) по части обживания необитаемого острова, устраивания пикников на островах, “дефиле”…
        Запланированное дефиле, кстати, чуть не сорвалось из-за темноты. Пришли в тихую, красивую бухту, когда солнце уже клонилось к закату (задержались с поездкой в Коринф). На берегу грек-ныряльщик избивал пойманного им осьминога. Действо выглядело садистской пародией на бичевание Христа в “Jesus Christ Superstar”: грек методично, со всего размаха швырял осьминога о камень, при этом чудился голос Пилата, отсчитывающий удары – “one”… “two”… “three”… и так тридцать девять раз. Осьминога было жалко… И почему ей так нравились окотопусы в греческих тавернах?
        Быстро переоделись, и под невероятно волнующий джаз сиплоголосого рок-певца исполнили свои номера. Все было славно, мило, романтично…
        Еще более романтичной была высадка на необитаемый остров. Проводили закат, встретили рассвет…
        “Романтики” было, пожалуй, даже слишком много во время первого в ее жизни шторма. Но когда все закончилось – какое невероятное ощущение счастья и признательности Кэпу, опытному и надежному, какое чувство единения с каждым членом экипажа!
        Но, как ни странно, самым романтичным приключением, на ее взгляд, был эпизод с прыжком Командора и Жанны с гика в море. Как ей хотелось быть там же, на кончике гика! Ведь это же она первой стала на гике танцевать! Но прыгнула не она… А прыгать второй было уже неинтересно, это был бы просто спорт.
        Она получала наслаждение от любого занятия на яхте. Уборка, готовка, “якорная вахта”, постановка парусов (она даже пыталась тянуть шкоты) Но ничто хорошее не продолжается бесконечно…
        И вот, второй раз – Лаврио, начало и конец.
        Капитан опускал флаг России (триколор, не андреевский), слегка отрепанный ветрами (купленный только на четвертый день путешествия, надо заметить). Ольга знала, что в следующий раз она из Москвы полетит с припасенным флагом, и, возможно, рындой. В том случае, конечно, если пройдет шкиперский курс обучения. Мустафа ей описал сцену в марине Ибицы, произведшую на него сильное впечатление, когда после серьезного шторма в марину вошла почти антикварная яхта, управляемая загорелым, улыбчивым, пожилым американцем. Американец был счастлив. Мустафа тогда понял, что свою старость он встретит, проведет и закончит на яхте. Мысль была красивая. До старости ей, в отличие от Мустафы, еще далеко, но научиться управлять яхтой хотелось очень. И еще хотелось, чтобы у ЕЕ яхты был форштевень с носовой фигурой. Бесполезная штука, но невероятно морская!).
        Экипаж, построенный к спуску флага, был серьезен и искренне грустил. Все закончилось… Ольга заплакала. Тихо, без всхлипов. Слезы текли, и она не могла, да и не хотела их остановить. В последний раз она плакала давно, и повод для слез был куда более серьезный. А тут, в отпуске, из-за придуманной ими же, в сущности, символики!…
        Каждый поцеловал флаг. Ольга прижала его к груди. Флаг был сейчас не символом родины, а символом завершившегося путешествия. Слезы высохли. Остались грусть и пустота.
        - Как я без этого жила?
        
        ПОЯСНЕНИЯ:
1. Лаврио – порт, находящийся сравнительно рядом с Афинами. Там же располагается марина, где стоят яхты греческой чартерной компании “Арголис”.
2. Бухта – не первый раз упоминающееся слово, тем не менее, поскольку слишком много морских слов имеет параллели с сухопутными, уточним, что речь идет не о мотке проводов или веревок, а о уютном изгибе береговой линии, образующем спокойное, защищенное, красивое место отдыха уставшей яхты и ее экипажа.

Мустафа-Долинин      декабрь 2003