Рождественское

Ни эстетики, ни конкретики, ни политики – только Бог

Перестал сомневаться в Боге,
хоть колебался ещё вчера.
(Как говорил мой учитель строгий –
Господь аплодирует вам, ура!).

Ночью, бывало, проснёшься в страхе,
будишь подругу, включаешь свет –
неуютно душе во прахе.
Как это так, меня – и нет?

Как я метался, как сомневался,
как вцеплялся в благую весть –
от когнитивного диссонанса:
смерти нет – и все-таки есть!

И как-то это прошло с годами,
хотя должно было стать острей
от приближения к этой даме
(есть она, нет её – чёрт бы с ней).

Дело не в том привычном мотиве ли,
всякому гопнику по плечу,
что все с годами мне опротивели?
Не опротивели, жить хочу.

Стал терпеливее, стал мудрее ли?
Так сказать, опять в молоко:
невысоко мои мысли реяли –
и нынче реют невысоко.

Многие веруют от противного:
что ни вспомнишь – везде фуфло.
Столько повсюду мрака активного –
где-то обязано быть светло.

Тут есть известный резон, без спора.
Высунешь нос – и сразу домой;
смотришь трансляцию из собора –
и ощущаешь себя Хомой.

Когда в глаза тебе смотрят Вии –
сразу уверуешь, c’est la vie.
Но ведь это всё не впервые.
И когда тут рулил не Вий?

Да и наивен сводящий Бога
только к свету, только к добру
(эта мысль тяжела для слога –
скажу точнее, когда умру).

О, сознание островное,
света пятно среди тёмных вод!
Бог – это как бы всё остальное,
кроме всего вот этого вот.

Сейчас для этого нету слова,
как в подсознание ни вникай.
Разве что вспомнить фразу Толстого
из последнего дневника,

когда оставалось ему немного
до, сорри, выхода в высший свет:
или, пишет он, нету Бога,
или ничего, кроме Бога, нет.

Как газ, как свет, как снег, бесстрастно
штрихующий раннюю полутьму, –
Бог заполняет всё пространство,
предоставленное ему.

Глядишь, почти ничего не стало,
как и предрёк один иудей:
чести, совести, долга, срама,
слёз и грёз, вообще людей.

Сплошь лилипутики, менуэтики,
растелешившийся Бобок;
ни эстетики, ни конкретики,
ни политики – только Бог.

Смотри, как он перетекает
в родной пейзаж со всех сторон,
как ничего не отвлекает –
всюду он и только он.

Смотришь сквозь тюлевые занавески,
как пустынен мир и убог,
как на него сквозь голые ветки
сверху клоками сыплется Бог;

как засыпает пустырь, дорогу,
как сцепляется на лету,
покуда мир подставляет Богу
свою растущую пустоту,

как заполняет всё пространство
его хрустальный перезвон.
Только я ещё остался.
Закончу – и будет только он.