Александр Галич

домой

С т р а с т и – м о р д а с т и

$37 Летят утки $124 Песня про генеральскую дочь (Караганда) $46 Баллада о Вечном огне

Л и т е р а т о р с к и е     м о с т к и

$81 Без названия $155 От беды моей пустяковой… $72 Памяти Пастернака $63 Снова август. (Кресты) $59 На сопках Манчжурии $66 Без названия (Ей страшно. И душно)

р а з н о е

$130 1. песня про острова x2 2. песня о ночном полёте $17 3. петербургский романс $26 4. бессмертный Кузьмин x5 5. неоконченная песня $174 Засыпая и просыпаясь x6 Песня о последней правоте x7 Королева материка (Белая вошь) mp3 Слушая Баха

Л и ч н о е – л и ш н е е

§139 1. желание славы x8 2. Песня про несчастливых волшебников или "Эйн, цвей, дрей" $150 3. песня про велосипед x9 4. разговор с музой $121 5. черновик эпитафии $97 6. счастье было так возможно $52 7. переселение душ $141 Когда я вернусь

Ж а н р о в ы е

x10 1. размышления о том, как пить на троих x11 2. Баллада о том, как одна принцесса раз в три месяца приходила поужинать в ресторан "Динамо" $1043. Вальс-баллада про тёщу из Иванова x12 4. Баллада о том, как едва не сошел с ума директор антикварного магазина №22 Копылов И.А., рассказанная им самим доктору Беленькому Я.М. 5.Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева – мастера цеха, кавалера многих орденов, депутата горсовета. $118О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира. $120О том, как Клим Петрович добивался, чтобы его цеху присвоили звание "Цеха коммунистического труда", и не добившись, запил. $123О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам x14 6. Отрывок из репортажа о международном товарищеском матче по футболу между сборными командами Великобритании и Советского Союза. x15 7. заклинание Размышления о бегунах на длинную дистанцию §5 1. Легенда о Рождестве §7 2. Клятва вождя §8 3. Подмосковная ночь §10 4. Ночной разговор в вагоне-ресторане §12 5. А в е, М а р и я §13 Глава 6, написанная во хмелю x16 Фантазия на темы "Камаринской" для балалайки с оркестром и двух солистов – тенора и баритона. x17 Я выбираю свободу x18 ПЕЙЗАЖ (Говномер)

На  реках  вавилонских

$163 Песня исхода x19 Мы ждём и ждём гостей незванных $15 Песня об отчем доме $78 Памяти доктора Живаго $100 Л е н о ч к а x20 Предостережение (не шейте вы, евреи, ливреи) $69 Возвращение на Итаку $169 Легенда о табаке $91 Уходят друзья x21 Цыганская x22 По образу и подобию x23 Закон природы §52 Кадеш $83 Поезд $87 Мы не хуже Горация $34 Старательский вальсок $166 Прилетает по ночам ворон… $24 Гусарская песня x24 Обещанная песня $30 Спрашивайте, мальчики! $43 Ошибка $50 Ночной дозор (Памятники) $85 Псалом $176 Русские плачи $181 Кошачьими лапами вербы $184 Последняя песня $31 Ещё раз о чёрте $41 Облака $39 Плясовая (палачи) !1 Пропавшая рифма !2 Прощание с гитарой !x1 Вальс, посвящённый уставу караульной службы $144 После вечеринки !x2 Притча §74 Голгофа §81 Заклинание Добра и Зла x25 За семью заборами x26 Реквием по неубитым x27 Заклинание (Море Чёрное) mp3 x28 Прощание славянки mp3 Разлука на счастье Юнна Чупринина "ОБЩАЯ ГАЗЕТА" №40 8-14.10.1998г Афоризмы Громче всего требуют тишины… Люди говорят – уходит время. Время говорит – уходят люди. У меня всего лишь два недостатка… Плохая память и ещё что-то! Признав реальность – не пытайся её оправдать… Красота спасёт Мир, если она добра. Но добра ли она? Не красота спасёт Мир, а светлые помыслы. Ибо какой прок от надменной и безбожной красоты? Слабый всегда уступает дорогу сильному и только самый сильный уступает дорогу всем. Желая стать свободным, нужно ли освободиться и от этого желания? Жизнь так полна и щедра, что человек всегда найдёт, где досыта нахлебаться Откуда у финна карельская грусть? Преступления, перешедшие грань человечности, должны караться по законам, перешедшим грань милосердия. (Татьяна Синявская) "О этот дурманящий звук в ушах!": посвящается "Грабле" …люди – животные из царства животных, поэтому и не хотят быть людьми… Каша в голове – так поделись с ближним! Каждый "суслик" – агроном. Покупать своему мужчине трусы – священное право каждой женщины. Если голова и сердце работают не по отдельности – значит, ты знаком с самим собой! Дарить, ожидая благодарность, непристойно, но непристойней её не получать. (Татьяна Синявская) Потребности человека, разрастаясь, тоже могут стать злокачественными. (Татьяна Синявская) Не всё в жизни выбираешь, иное – выбирает тебя. Не ищи повод, и так причин предостаточно.

С т р а с т и – м о р д а с т и ************************** $37 Л е т я т у т к и

Посвящается Л.Пинскому

"С севера, с острова Жестева, Птицы летят, Шестеро, шестеро, шестеро Серых утят…"
– Хватит хмуриться, хватит злобиться, Ворошить вороха былого. Но когда по ночам бессонница, Мне на память приходит снова: Мутный за тайгой встаёт закат, Строем на снегу пятьсот зека. Ветер мокрой хлестал мочалкою, То накатывал, то откатывал. И стоял вертухай с овчаркою И такую им речь закатывал: "Ворон, растудыть, не выклюет Глаз, растудыть, ворону, Но ежели кто закосит, Тот мордой в снег. И прошу, растудыть, запомнить, Что каждый шаг в сторону Будет, растудыть, рассматриваться, Как, растудыть, побег…" Вьюга полярная спятила – Бьёт наугад, А пятеро, пятеро, пятеро Дальше летят… Пятеро, пятеро к югу летят. Ну, а может, и впрямь бессовестно Повторяться из слова в слово?.. Но когда по ночам бессонница, Мне на память приходит снова: Не косят, не корчатся в снегах зека, Разговор про творчество идёт в ЦК. Репортёры сверкали линзами, Кремом бритвенным пахла харя. Говорил вертухай прилизанный, Непохожий на вертухая: "Ворон, извините, не выклюет Глаз, извините, ворону, Но все ли сердцем усвоили Чему учит нас Имярек?.. И прошу, извиняюсь, запомнить, Что каждый шаг в сторону Будет, извиняюсь, рассматриваться, Как, извиняюсь, побег!.." Грянул прицельно с подветренной В сердце заряд. А четверо, четверо, четверо Дальше летят… И если долетит хоть один, если даже никто не долетит, Всё равно стоило, всё равно надо было лететь…

$124 Песня про генеральскую дочь (Караганда)

Посвящается М.Фигнер "Он был титулярный советник, Она – генеральская дочь…" Постелилась я, и в печь – уголёк, Накрошила огурцов и мясца. А он явился, ноги вынул и лёг – У "мадам" у его – месяца. А он и рад тому, сучок, он и рад, Скушал водочки – и в сон наповал. А там в России где-то есть Ленинград, А в Ленинграде том Обводный канал. А там маменька жила с папонькой, Называли меня "лапанькой", Не считали меня лишнею, Да им дали обоим высшую!.. Ой, Караганда, ты, Караганда, Ты угольком даёшь на-гора года! Дала двадцать лет, дала тридцать лет. А что с чужим живу, – так своего-то нет, Ка-ра-ган-да! А он, сучок, из гулевых шофёров, Он – барыга, и колымщик, и жмот. Он на торговской даёт, будь здоров! – Где за рупь, а где какую прижмёт!.. Подвозил он меня раз в гастроном, Даже слова не сказал как полез. Я бы в крик, да на стекле ветровом Он картиночку приклеил, подлец! А на картиночке площадь с садиком, А перед ней камень с "Медным всадником". А тридцать лет назад я с мамой в том саду… Ой, не хочу про то, а то я выть пойду!.. Ой, Караганда, ты, Караганда, Ты мать-мачеха для кого когда, А для меня была так завсегда нежна, Что я самой себе стала ненужна! Ка-ра-ган-да… Он проснулся, закурил "Беломор", Взял пиджак, где у него кошелёк, И прошлёпал босиком в коридор, А вернулся – и обратно залёг. Он сопит, а я сижу у огня, Режу меленько на водку лучок. А ведь всё-таки он жалеет меня, Всё ж сопит, всё же дышит, сучок! А и спи, проспись ты, моё золотце, А слёзы что – от слёз хлеб не солится! А что мадам его крутит мордою, Так мне плевать на то – я не гордая. Ой, Караганда, ты, Караганда, Если тут горда, так и на кой годна? Хлеб насущный наш дай нам, Боже, днесь! А что в России есть, так то не хуже здесь. Караганда! Что-то сон нейдёт, был, да вышел весь, А завтра делать дел – прорву адскую. Завтра с базы нам сельдь должны завезть, Говорили, что ленинградскую… Я себе возьму и кой-кому раздам, Надо ж к празднику подзаправиться. А пяток сельдей я пошлю мадам – Пусть покушает, позабавится! А пусть покушает она, дура жалкая, Пусть не думает, что я жадная. Это, знать, с лучка глаза колятся, Голова на бок что-то клонится… Ой, Караганда, ты, Караганда, Ты угольком даёшь на-гора года… А на картиночке – площадь с садиком, А перед ней камень… Ка-ра-ган-да…

$46 Б а л л ад а о В е ч н о м о г н е

(Оратория) Льву Копелеву …Мне рассказывали, что любимой песней лагерного начальника в Освенциме, под которую отправляли на смерть очередную партию заключённых, была песенка "Тум-балалайка"… …"Неизвестный", увенчанный славою бранной, Удалец-молодец или горе-провидец?! И склоняют колени под гром барабанный Перед тою загадкой главы правительств! Над немыми могилами – воплем! – надгробья, Но порою надгробья – не суть, а подобья. Но порой вы не боль, а тщеславье храните, Золочёные буквы, на чёрном граните!… Всё ли о том спето? всё ли навек с болью? Слышишь, труба в гетто снова зовёт к бою! Пой же, труба, пой же, пой о моей Польше! Пой о моей маме там, в выгребной яме! Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпилт балалайка, Рвётся и плачет сердце моё! А купцы приезжают в Познань, Покупают меха и мыло… Подождите пока не поздно, Не забудьте как это было! Как нас чёрным огнём косило В той последней – слепой – атаке! "Червоны маки на Монте-Косино"… Как мы падали в эти маки… Ну, а в Познани всё красиво, И шуршат то рубли, то марки. Маки, маки на Монте-Косино, Ах, как вы почернели, маки! И зовёт труба в рукопашный, И приказывает: воюйте! Пой же, пой же о самой страшной, Самой твёрдой в мире валюте! Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпилт балалайка, Рвётся и плачет сердце моё! Помнишь, как шёл опалённый паяц Перед шеренгой на Аппель-плац?! Тум-балалайка, шпилт балалайка, В газовой камере мёртвые – в пляс. А вот ещё: в мазурочке То вплавь, а то ползком Отправились два" урочки" В поход за "языком"! В мазурочке, в мазурочке Нафабрены усы, Затикали в подсумочке Трофейные часы. Мы пьём-гуляем в Познани Три ночи и три дня… …Ушёл он неопознанный, Засёк патруль меня! Ой, зори бирюзовые, Закаты – анилин! Пошли мои кирзовые На город на Берлин! Грома гремят басовые На линии огня… Идут мои кирзовые, Да только без меня! Там, у речной излучины Зелёная кровать, Где спит солдат обученный Стрелять и убивать! Середь пути прохожего Последний мой постой, Но нету, как положено, Дощечки со звездой. Ты не печалься, мама родная, Ты спи спокойно, почивай. Прости, прощай, разведка ротная, Товарищ Сталин, прощевай! Ты не кручинься, мама родная, Как говорят, судьба слепа, И может статься, что народная Не зарастёт ко мне тропа!… …А ещё: где бродили по зоне ка-эры, Где под снегом искали гнилые коренья, Перед этой землёй никакие премьеры, Подтянувши штаны, не преклонят колени! А ещё над Окою, над Камой, над Обью Ни венков ни знамён не положат к надгробью! Лишь как вечный огонь, как нетленная слава – Штабеля, штабеля, штабеля лесосплава. Нет, не теперь – позже Кончим навек с болью! Пой же, труба, пой же, Пой и зови к бою! Медною всей плотью Пой про мою Потьму! Пой о моём брате Там, в Ледяной Пади!… Пой, труба, не чади коленцами, Пой, труба, чтобы сила крепла, И чтоб встали мы, как в Освенциме, Взявшись за руки, среди пепла! Ах, как зовёт эта горькая медь – Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь! Тум-балалайка, шпилт балалайка Песню, с которой шли мы на смерть! Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпилт балалайка, Рвётся и плачет сердце моё!

31 декабря 1968. г. Дубна

Л и т е р а т о р с к и е м о с т к и *********************************

$81 Без названия Посвящается Р.Беньяш Вот пришли и ко мне седины, Распевается вороньё!… "Не судите, да не судимы", Заклинает меня враньё! Ах, забвенья глоток студёный, Ты охотно напомнишь мне, Как роскошный герой Будённый На роскошном скакал коне… Так давайте ж, друзья, утроим Наших сил золотой запас, "Нас не трогай, и мы не тронем…" – это пели мы, и не раз! Не судите! Смирней, чем Авель, Падай в ноги за хлеб и кров. Ну, писал там какой-то Бабель, И не стало его – делов! Не судите! и нет мерила, Всё дозволено кроме слов. Ну, какая-то там Марина Захлебнулась в петле – делов! Не судите! малюйте зори, Забивайте своих козлов. Ну, какой-то там Чайник в зоне Всё о Федре кричал – делов! Я не увижу знаменитой Федры В старинном многоярусном театре… Пребывая в туманной чёрствости Обращаюсь с мольбой к историку: От великой своей учёности Удели мне хотя бы толику! Я ж пути не ищу раскольного, Я готов шагать по законному. Успокой меня беспокойного, Растолкуй ты мне бестолковому! А историк мне отвечает: " – Я другой такой страны не знаю…" Будьте ж счастливы, голосуйте, Маршируйте к плечу плечом. Те, кто выбраны, – те и судьи, Посторонним вход воспрещён! Ах, как быстро несусветимы, Дни пошли нам виски седить. "Не судите, да несудимы…" Так вот, значит, и не судить?! Так вот, значит, и спать спокойно, Опускать пятаки в метро! И судить да рядить на кой нам, – "Нас не трогай, и мы не тро…" Нет, презренна по самой сути эта формула бытия: "Те, кто выбраны, – те и судьи". Я не выбран, но я судья! $155 От беды моей пустяковой… От беды моей пустяковой (Хоть не прошен и не в чести), Мальчик с дудочкой тростниковой, Постарайся меня спасти! Сатанея от мелких каверз, Пересудов и глупых ссор, О тебе я не помнил, каюсь, И не звал тебя до сих пор. И, как все горожане, грешен, Не искал я твой детский след, Не умел замечать скворешен И не помнил, как пахнет снег. …Свет ложился на подоконник, Затевал на полу возню, Он – охальник и беззаконник – Забирался под простыню, Разливался, пропахший светом, Голос дудочки в тишине… Только я позабыл об этом Навсегда, как казалось мне. В жизни глупой и бестолковой, Постоянно сбиваясь с ног, Пеньё дудочки тростниковой Я сквозь шум различить не смог. Но однажды, в дубовой ложе, Я, поставленный на правёж, Вдруг увидел такие рожи – Пострашней карнавальных рож! Не медведи, не львы, не лисы, Не кикимора и сова, – Были лица – почти как лица, И почти как слова – слова. Всё обличье чиновной драни Новомодного образца Изрыгало потоки брани Без начала и без конца. За квадратным столом, по кругу, В ореоле моей вины, Всё твердили они друг другу, Что друг другу они верны! И тогда, как свеча в потёмки, Вдруг из давних приплыл годов Звук пленительный и негромкий Тростниковых твоих ладов. И застыли кривые рожи, Разевая немые рты, Словно пугала из рогожи, Петухи у слепой черты. И отвесив, я думал, – дерзкий, А на деле смешной поклон, Я под наигрыш этот детский Улыбнулся и вышел вон. В жизни прежней и в жизни новой Навсегда, до конца пути, Мальчик с дудочкой тростниковой, Постарайся меня спасти! $72 памяти Пастернака "Правление литературного фонда ссср сообщает о смерти писателя, члена литфонда Б.Л.Пастернака, последовавшей 30 мая сего года на 71-м году жизни после тяжёлой продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного…" Разобрали венки на веники, На полчасика погрустнели… Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели! И терзали Шопена лабухи, И торжественно шло прощанье… Он не мылил петли в Елабуге И с ума не сходил в Сучане! Даже киевские писменники На поминки его поспели… Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели! И не то, чтобы с чем-то за сорок, Ровно семьдесят – возраст смертный, И не просто какой-то пасынок – Член литфонда усопший смертный! Ах, осыпались лапы ёлочки, Отзвенели его метели!… До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели! …"Мело, мело по всей земле Во все пределы… Свеча горела на столе, Свеча горела…" Нет, никакая не свеча, – Горела люстра. Очки на морде палача Сверкали пусто. А зал зевал, а зал скучал: Мели, Емеля, Ведь не в тюрьму и не в Сучан, Не к высшей мере. И не к терновому венцу Колесованьем, А, как поленом по лицу, – Голосованьем! И кто-то спьяну вопрошал: – За что? кого там? И кто-то жрал, и кто-то ржал Над анекдотом! Мы не забудем этот смех И эту скуку, Мы поимённо вспомним всех, Кто поднял руку! …"Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку…" Вот и смолкли клевета и споры, Будто взят у вечности отгул, А у гроба встали мародёры И несут почётный ка-ра-ул! $63 К р е с т ы (Снова август. варианты) "А так как мне бумаги не хватило, Я на твоём пишу черновике." А.Ахматова "Поэма без героя". Той лютой порой, той неверной В тени разведённых мостов Ходила она по Шпалерной, Моталась она у Крестов. Ей в тягость? – да нет, ей не в тягость, Привычно, как росчерк пера! Вот если бы только не август, Не чёртова эта пора! Когда-то, когда-то, когда-то Такой же был август, когда Над чёрной водою Кронштадта Стрельнула, как птица, беда. И разве не в августе снова, В ещё не отмерянный год, Осудят – мычанием – слово, А совесть отправят в расход?! Но это потом, а покуда В которую ночь над Невой, Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой! И в сумерки вписана чётко Такая, как после в гробу, Седая девчоночья чёлка, Прилипшая к мокрому лбу. Ах, сени мои, сени, Кленовы ворота! На кой тебе спасенье – Ты та или не та? Без счёта и без края Пойдут пылить года. Такая – не такая, Да прежняя беда! Коротенькая чёлка Колечками на лбу. Ступай, гуляй, девчоночка, Пытай свою судьбу. А ночь опять беззвёздна, Разведены мосты. Я знал, что ты бессмертна, Что и другая – ты! И всё ещё случится, И снова, как теперь, Невзгода постучится В незапертую дверь. И будет ночь и чёлка, И ветер, и мосты, Ступай, гуляй, девчонка, Ищи свои кресты! …И не устав ни капельки – как будто! Задумчива, тиха и весела, Она придёт, озябшая, под утро, И никому ни слова – где была… Но с мокрых пальцев облизнёт чернила И скажет, притулившись в уголке: – прости, но бумаги не хватило, Я на твоём пишу черновике… В той злой тишине, в той неверной, В тени разведённых мостов, Ходила она по Шпалерной, Моталась она у "Крестов". Ей в тягость? – да нет, ей не в тягость – Привычно, как росчерк пера… Вот если бы только не август, Не чёртова эта пора! Таким же неверно-нелепым Был давний тот август, когда Над чёрным бернгардовским небом Стрельнула, как птица, беда. И разве не в августе снова, В ещё не отмерянный год, Осудят мычанием слово И совесть отправят в расход?! Но это потом, а покуда Которую ночь над Невой. Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой! И в сумерки вписана чётко, Как вписана в нашу судьбу, По-царски небрежная чёлка, Прилипшая к мокрому лбу! О, шелест финских сосен, Награда за труды, Но вновь приходит осень – Пора твоей беды! И август, и как будто Всё то же, как тогда, И врёт мордастый Будда, Что горе – не беда! Но вьётся, вьётся чёлка Колечками на лбу. Уходит в ночь девчонка Пытать свою судьбу! Следят за нею постно Из окон сотни глаз, А ей плевать, что поздно, Что комендантский час! По улице бессветной, Под окрик патрудей, Идёт она бессмертной Походкою твоей. На праздник и на плаху Идёт она, как ты! По Пряжке, через Прагу – Искать свои "Кресты"! И пусть судачат глупые соседи, Пусть кто-то обругает не со зла, Она домой вернётся на рассвете И никому ни слова – где была… Но с мокрых пальцев облизнёт чернила И скажет, притулившись в уголке: "Прости, но мне бумаги не хватило, Я на твоём пишу черновике…" $59 На сопках Манчжурии Памяти М.М.Зощенко В матершинном субботнем загуле шалманчика Обезьянка спала на плече у шарманщика, А когда просыпалась, глаза её жуткие Выражали почти человечью отчаянность. А шарманка дудела про сопки манчжурские, И Тамарка-буфетчица очень печалилась… Спит гаолян, Сопки покрыты мглой… Были и у Томки трали-вали, И не Томкой – Томочкою звали. Целовались с миленьким в осоке, И не пивом пахло, а апрелем… Может быть, и впрямь на той высотке Сгинул он, порубан и подстрелян? Вот из-за туч блестнула луна, Могилы хранят покой… А последний шарманщик – "Обломок империи" Всё пылил перед Томкой павлиньими перьями, Он выламывал, шкура, замашки буржуйские: То, мол, тёплое пиво, то мясо прохладное! А шарманка дудела про сопки манчжурские, И спала на плече обезьянка прокатная. Тихо вокруг, Ветер туман унёс… И делясь тоской, как барышами, Подпевали шлюхи с алкашами. А шарманщик ел, зараза, хаши, Алкашам подмигивал прелестно: Дескать, деньги ваши – будут наши, Дескать, вам приятно – мне полезно! На сопках манчжурских воины спят, И русских не слышно слёз… А часов эдак в десять, а, может, и ранее Непонятный чудак появился в шалмане. Был похож он на вдруг постаревшего мальчика. За рассказ, напечатанный неким журнальчиком, Толстомордый подонок с глазами обманщика Объявил чудака всенародно обманщиком! Пусть гаолян Навевает вам сладкие сны… Сел чудак за стол и вжался в угол, И легонько пальцами постукал, И сказал, что отдохнёт немного. Помолчав, добавил напряжённо: – если есть боржом, то ради бога, Дайте мне бутылочку боржома. Спите, герои русской земли, Отчизны родные сыны!.. Обезьянка проснулась, тихонько зацокала, Заглядевшись на гостя, присевшего около. А Тамарка-буфетчица, сука рублёвая, Покачала смущённо причёскою пегою И сказала: "Пардон, но у нас не столовая, Только вы обождите, я на угол сбегаю". Спит гаолян, Сопки покрыты мглой… А чудак глядел на обезьянку, Пальцами выстукивал морзянку, Словно бы он звал её на помощь, Удивляясь своему безмолвью, Словно бы он спрашивал: "Запомнишь?" И она кивала: "Да, запомню!" Вот из-за туч блеснула луна, Могилы хранят покой… Отодвинул шарманщик шарманку ботинкою, Прибежала Тамарка с боржомной бутылкою, И сама налила чудаку пол-стаканчика. (Не знавали в шалмане подобные почести!) А Тамарка, в упор поглядев на шарманщика, Приказала: "Играй – человек в одиночестве." Тихо вокруг, Ветер туман унёс… Замолчали шлюхи с алкашами, Только мухи крыльями шуршали. Стало почему-то очень тихо, Наступила странная минута – Непонятное чужое лихо Стало общим лихом почему-то! На сопках манчжурских воины спят, И русских не слышно слёз!.. Не взрывалось молчанье ни матом, ни брёхами. Обезьянка сипела спалёнными бронхами. А шарманщик, забыв трепотню свою барскую, Сам назначил себя – мол, играй да помалкивай… И почти-что неслышно сказав: "Благодарствую," – Наклонился чудак над рукою Тамаркиной! Пусть гаолян Навевает вам сладкие сны… И ушёл чудак не взявши сдачи, Всем в шалмане пожелал удачи. Вот какая странная эпоха – Не горим в огне и тонем в луже! Обезьянке было очень плохо, Человеку было много хуже! Спите, герои русской земли, Отчизны родные сыны. $66 Без названия (Ей страшно. И душно) И благодарного народа Он слышит голос: "Мы пришли, Сказать: где Сталин, там – свобода, Мир и величие Земли!" Анна Ахматова Ей страшно. И душно. И хочется лечь. Ей с каждой секундой ясней, Что это не совесть, а русская речь Сегодня глумится над ней. И всё-таки надо писать эпилог, Хоть ломит от боли висок, Хоть каждая строчка, и слово, и слог Скрипят на зубах, как песок. …Скрипели слова, как песок на зубах, И вдруг расплывались в пятно. Белели слова, как предсмертных рубах Белеет во мгле полотно. … По белому снегу вели на расстрел Над берегом белой реки, И сын Её вслед уходившим смотрел И ждал – этой самой строки… Торчала строка, как сухое жнивьё, Шуршала опавшей листвой… Но Ангел стоял за плечом у Неё И скорбно кивал головой.

Р а з н о е *********** $130 Песня про острова

Говорят, что есть на свете острова, Где растёт на берегу забудь-Трава. Забудь-о-Гордости, Забудь-про-Горести, Забудь-про-Подлости, Забудь-про-Хворости! Вот какие есть на свете острова! Говорят, что где-то есть на свете острова, Где с похмелья не болит голова. А сколько есть вина, Пей всё без просыпу! А после по морю Ходи, аки по суху! Вот какие есть на свете острова! Говорят, что где-то есть острова, Где четыре каждый раз – дважды два. Ищи хоть сотни лет Решенья лучшего, Четыре – дважды два, Как ни выкручивай!.. Говорят, что есть на свете острова, Где неправда не бывает права! Где совесть – надобность, А не солдатчина! Где правда нажита, А не назначена! Вот какие я придумал острова!

$x2 Песня о ночном полёте

Ах, как трудно улетают люди! Вот идут по трапу навстречу, Вспоминая ангельские лютни И тому подобную муру! Улетают, как уходят в нети, Исчезают угольком в золе, До чего всё трудно людям в небе, До чего всё мило на земле! – Пристегните ремни, пристегните ремни! – Ну, давай, посошок на дорожку налей! Тут уж ясное дело, темни не темни, А на поезде ездить людям веселей… – Пристегните ремни, пристегните ремни! Не курить! пристегните ремни! И такой на землю похожий Синий мир за взлётной крутизной… Пахнет небо хлоркою и кожей, А не тёплой горестью земной! И вино в пластмассовой посуде Не сулит ни хмеля, ни чудес, Улетают, улетают люди – В злую даль, за тридевять небес! – Пристегните ремни, пристегните ремни! – Помоги, дорогой, чемоданчик поднять… И какие-то вдруг побежали огни, И уже ничего невозможно понять… – Пристегните ремни, пристегните ремни! Не курить! Пристегните ремни! Люди спят, измученные смутой, Снятся людям их земные сны – Перед тою роковой минутой Вечной и последней тишины! А потом, отдав себя крушенью, Камнем вниз, не слушаясь руля! …И земля ломает людям шею, Их благословенная земля. – Пристегните ремни, пристегнись и замри. – Мы взлетаем уже? – Я не понял…А вы?… А в окно ещё виден кусочек земли И немножко бетона, немножко травы… – Отстегните ремни! отстегните ремни! Навсегда отстегните ремни!

$17 Петербургский романс

Н.Рязанцевой

"Жалеть о нём не должно… Он сам виновник всех своих злосчастных бед, терпя, чего без подлости терпеть – не можно!" Н.М.Карамзин

Быть бы мне поспокойней, Не казаться, а быть! Здесь мосты, словно кони, По ночам – на дыбы! Здесь всегда по квадрату На рассвете полки – От Синода к Сенату, Как четыре строки! Здесь, над винною стойкой, Над пожаром зари Наколдовано столько, Набормотано столько… Наколдовано столько, Набормотано столько, Что пойди – повтори! Все земные печали Были в этом краю… Вот и платим молчаньем За причастность свою! …Мальчишки были безусы – Прапоры и корнеты, Мальчишки были безумны, К чему им мои советы?! Лечиться бы им, лечиться, На кислые ездить воды – Они ж по ночам: "Отчизна! Тираны! Заря свободы!" Полковник я, а не прапор, Я в битвах сражался стойко, И весь их щенячий табор Мне мнился игрой, и только. И я восклицал: "Тираны!", И я прославлял свободу. Под пламенные тирады Мы пили вино, как воду. И в то роковое утро, (Отнюдь не угрозой чести!) Казалось, куда как мудро Себя объявить в отъезде! Зачем же потом случилось, Что меркнет копейкой ржавой Всей славы моей лучинность Пред солнечной ихней славой?! …Болят к непогоде раны, Уныло проходят годы… Но я же кричал: "Тираны!", И славил зарю свободы!… Повторяется шёпот, Повторяем следы, Никогда еще опыт Не спасал от беды! О, доколе, доколе И не здесь, а везде Будут клодтовы кони Подчиняться узде?! И всё так же, не проще, Век наш пробует нас: Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь, Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь В тот назначенный час?! Где стоят по квадрату В ожиданьи полки – От Синода к Сенату, Как четыре строки!

$26 Бессмертный Кузьмин

"Отечество нам Царское Село…" А.Пушкин "Эх, яблочко, куды котишься…" (Песня)

…Покатились всячины и разности, Поднялось неладное со дна. – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, гражданская война! Был май без края и конца, Жестокая весна. И он сказал, сбежав с крыльца: – Моя, моя вина! У царскосельского дворца Стояла тишина, И тот, другой, сбежав с крыльца, Сказал: "Моя вина!" И камнем в омут ледяной Упали те слова… На брата брат идет войной, Но шелестит над их виной Забвенья трын-трава!… …А Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил рюмку хлебного, А потом Кузьма Кузьмич закусил севрюжкою, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить власти предержащие… А где вы шли, там дождь свинца, И смерть, и дело дрянь! …Летела с тополей пыльца На бронзовую длань. Там, в царскосельской тишине, У брега сонных вод… И нет как нет конца войне, И скоро – мой черёд… …Было небо в голубиной ясности, Но сердца от холода свело: – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности: Танки входят в Царское Село! А чья вина? Ничья вина! Не верь ничьей вине, Когда по всей земле война И вся земля в огне! Пришла война – моя вина, И вот за ту вину Меня песочит старшина, Чтоб понимал войну. Меня готовит старшина В грядущие бои. И сто смертей сулит война, Моя война, моя вина, И сто смертей мои! …А Кузьмин Кузьма Кузьмич принял стопку чистого, А потом Кузьма Кузьмич закусил огурчиком, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить дорогие "органы"… А где мы шли, там дождь свинца, И смерть, и дело дрянь! …Летела с тополей пыльца На бронзовую длань, У царскосельского дворца У замутнённых вод… И нет как нет войне конца, И скоро твой черёд! Снова, снова – громом среди праздности, Комом в горле, пулею в стволе: – Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности: Наши танки на чужой земле! Вопят прохвосты-петухи, Что виноватых нет, Но за враньё и за грехи Тебе держать ответ! За каждый шаг и каждый сбой Тебе держать ответ! А если нет, так чёрт с тобой, На нет и спросу нет! Тогда опейся допьяна Похлёбкою вранья! И пусть она – моя вина, Моя вина, моя война И смерть опять моя! …А Кузьмин Кузьма Кузьмич хлопнул сто молдавского, А потом Кузьма Кузьмич закусил селёдочкой, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить всех, кого положено… И не поймёшь, кого казним, Кому поём хвалу? Идёт Кузьма Кузьмич Кузьмин По Царскому Селу! В прозрачный вечер у дворца – Покой и тишина… И с тополей летит пыльца На шляпу Кузьмина…

Неоконченная песня

Старики управляют миром, Суетятся, как злые мыши, Им по справке, выданной МИДом, От семидесяти и выше. Откружили в боях и вальсах, Отмолили годам продленье… И в сведённых подагрой пальцах Держат крепко бразды правленья. По утрам их терзает кашель, И поводят глазами шало Над тарелкою с манной кашей Президенты земного шара! Старики управляют миром, Где обличья подобны маскам. Пахнут вёсны яичным мылом, Пахнут зимы камфоровым маслом. В этом мире ни слов, ни сути, В этом мире ни слёз, ни крови. А уж наши с тобою судьбы Не играют и вовсе роли! Им важнее, где рваться минам, Им важнее, где быть границам! Старики управляют миром, Только им по ночам не спится. А девчонка гуляет с милым, А в лесу раскричалась птица. Старики управляют миром, Только им по ночам не спится. А в саду набухает завязь, А мальчишки трубят: "По коням!" И острее, чем совесть – зависть Старикам не даёт покоя! Грозный счёт покорённым милям Отчеркнёт пожелтевший ноготь. Старики управляют миром… А вот сладить со сном не могут!

$174 Засыпая и просыпаясь

…Всё снежком январским припорошено, Стали ночи долгие лютей. Только потому, что так положено, Я прошу прощенья у людей. Воробьи попрятались в скворешники, Улетели за море скворцы. Грешного меня простите, грешники, Подлого простите, подлецы! Вот горит звезда моя субботняя, Равнодушна к лести и хуле. Я надену чистое исподнее, Семь свечей расставлю на столе. Расшумятся к ночи дурни-лабухи, Ветры и позёмки чертовня. Я усну, и мне приснятся запахи – Мокрой шерсти, хлеба и огня. А потом из прошлого бездонного Выплывет озябший голосок – Это мне Арина Родионовна Скажет: "Нит гедайге – спи, сынок." Сгнило в вошебойке платье узника, Всем печалям подведён итог. А над Бабьим Яром свет и музыка, Так что всё в порядке – спи, сынок! Спи, но в кулаке зажми оружие – Бедную давидову пращу! …Люди мне простят – от равнодушия, Я им, равнодушным, не прощу!

Песня о последней правоте

Ю.П.Домбровскому

Постелила удача соломки, Охранять обещала впредь. Только есть на земле Мессолонги, Где достанется мне умереть… Где достанется мне умереть! Где, уже не пижон и не барин, Ошалев от дорог и карет, Я от тысячи истин, как Байрон, Вдруг поверю, что истины нет… Вдруг поверю, что истины нет! Будет серый и скверный денёчек, Небо с морем сольются в одно, И приятель мой, плут и доносчик, Подольёт мне отраву в вино… Подольёт мне отраву в вино! Упадёт на колени тетрадка, И глаза мне затянет слюда, И скажу: "У меня лихорадка, Для чего я приехал сюда? Для чего я приехал сюда?" И о том, что не в истине дело, Я в последней пойму дурноте, Я, мечтавший и ночно и денно О несносной своей правоте… А приятель, всплакнув для порядка, Перейдёт на возвышенный слог, И напишет в дневник "Лихорадка". Он был прав, да простит его Бог… Он был прав, да простит его Бог!

Королева материка MP3 (10 Mb)

Лагерная баллада, написанная в бреду

Когда затихает к утру пурга, И тайга сопит, как сурок, И ещё до подъёма часа полтора, А это не малый срок. И спят зэка, как в последний раз – Натянул бушлат – и пока, И вохровцы спят, как в последний раз – Научились спать у зэка. И начальнички спят, брови спят, И лысины, и усы, И спят сапоги, и собаки спят, Уткнувши в лапы носы. И тачки спят, и лопаты спят, И сосны пятятся в тень, И ещё не пора, не пора, не пора Начинать их доблестный день. И один лишь "попка" на вышке торчит, Но ему не до спящих масс, Он занят любовью – по малости лет Свистит и дрочит на Марс. И вот в этот-то час, как глухая дрожь, Проплывает во тьме тоска, И тогда просыпается Белая Вошь, Повелительница зэка, А мы её называем все – Королева Материка! Откуда всевластье её взялось, Пойди, расспроси иных, Но пришла она первой в эти края, И последней оставит их… Когда сложат из тачек и нар костёр, И волчий забыв раздор, Станут рядом вохровцы и зэка, И написают в этот костёр. Сперва за себя, а потом за тех, Кто пьёт теперь Божий морс, Кого шлёпнули влёт, кто ушёл под лёд, Кто в дохлую землю вмёрз, Кого Колыма от аза до аза Вгоняла в горячий пот, О, как они ссали б, закрыв глаза, Как горлица воду пьёт! А потом пропоёт неслышно труба, И расступится рвань и голь, И Её Величество Белая Вошь Подойдёт и войдёт в огонь, И взметнутся в небо тысячи искр, Но не просто, не как-нибудь – Навсегда крестом над Млечным Путём Протянется Вшивый Путь! Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом, В том самом лихом году, Когда покойников в штабеля Укладывали на льду, Когда покрякивала тайга От доблестного труда, В тот год к Королеве пришла любовь, Однажды и навсегда. Он сам напросился служить в конвой, Он сам пожелал в Дальлаг, И ему с Королевой крутить любовь, Ну, просто нельзя никак, Он в нагрудном мешочке носил чеснок, И деньги, и партбилет, А она – Королева, и ей плевать – Хочет он, или нет! И когда его ночью столкнули в клеть, Зачлись подлецу дела, Она до утра на рыжем снегу Слёзы над ним лила. А утром пришли, чтоб его зарыть, Смотрят, а тела нет, И куда он исчез – не узнал никто, И это – Её секрет! А ещё говорят, что какой-то Хмырь, Начальничек из Москвы, Решил объявить Королеве войну, Пошёл, так сказать, "на вы". Он гонял на прожарку и в зоне и за, Он вопил и орал: "Даёшь!" А был бы начальничек чуть поумней, Пошёл бы с ней на делёж, – Чтоб пайку им пополам рубить, И в трубу пополам трубить, Но начальничек умным не может быть, Потому что – не может быть. Он надменно верит, что он не он, А ещё миллион и он, И каждое слово его – миллион, И каждый шаг миллион. Но кода ты один, и ночь за окном От чёрной пурги хмельна, Тогда ты один, и тогда беги! Ибо дело твоё – хана! Тогда тебя не спасёт миллион, Не отобьёт конвой! И всю ночь, говорят, над зоной плыл Тоскливый и страшный вой… Его нашли в одном сапоге, И от страха – рот до ушей, И на вздувшейся шее тугой петлёй Удавка из белых вшей… И никто с тех пор не вопит: "Даёшь!" И смеётся исподтишка Её Величество Белая Вошь, Повелительница зэка, Вот тогда её и прозвали все – Королева Материка. Когда-нибудь все, кто придёт назад, И кто не придёт назад, Мы в честь её устроим парад, И это будет парад! По всей Вселенной (валяй, круши!) Свой доблестный славя труд, Её Величества Белой Вши Подданные пройдут. Её Величества Белой Вши Данники всех времён. А это сумеет каждый дурак – По заду втянуть ремнём, А это сумеет любой дурак – Палить в безоружных всласть! Но мы-то знаем какая власть Была и взаправду власть! И пускай нам другие дают срока, Ты нам вечный покой даёшь, Ты, Повелительница зэка, Ваше Величество Белая Вошь! Наше Величество Белая Вошь! Королева Материка!

Слушая Баха

На стене прозвенела гитара, Зацвели на обоях цветы. Одиночество Божьего дара – Как прекрасно и горестно ты! Есть ли в мире волшебней, чем это (Всей докуке земной вопреки), – Одиночество звука и цвета, И паденья последней строки? Отправляется небыль в дорогу И становится былью потом. Кто же смеет указывать Богу И заведовать Божьим путём?! Но к словам, огранённым строкою, Но к холсту, превращённому в дым, – Так легко прикоснуться рукою, И соблазн этот так нестерпим! И не знают вельможные каты, Что не всякая близость близка, И что в храм ре-минорной токкаты Недействительны их пропуска! 1971 г.

Л и ч н о е – л и ш н е е *************************

§139 Желание славы "…Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, да Меря намеряла Гатей, дорог да столбов верстовых". А.Блок Непричастный к искусству, Недопущенный в храм, Я пою под закуску И две тысячи грамм. Что мне пениться пеной У беды на краю? Вы налейте по певой, А уж я вам спою! А уж я позабавлю – Вспомню мерю и чудь, И стыда ни на каплю – Мне не стыдно ничуть! Спину вялую сгорбя, Я ж не просто хулу, А гражданские скорби Сервирую к столу. – Как живёте, караси? – Хорошо живём, мерси!.. …Заходите, люди добрые, (Боже правый, помоги!) Будут песни, будут сдобные, Будут с мясом пироги. Сливы, ягоды солёные, Выручайте во хмелю… Вон у той глаза зелёные, Я зелёные люблю… Я шарахну рюмку первую, Про запас ещё налью, Песню новую, непетую Для почина пропою: "Справа койка у стены, слева койка, Ходим вместе через день облучаться – Вертухай и бывший "номер такой-то", Вот где снова довелось повстречаться! Мы гуляем по больничному садику, Я курю, а он стоит на атасе, Заливаем врачу-волосатику, Что здоровье – хоть с горки катайся! Погуляем полчаса с вертухаем, Притомимся – и стоим, отдыхаем. Точно так же мы гуляли с ним в Вятке, И здоровье было тоже в порядке… Справа койка у стены, слева койка… " Опоздавшие гости Прерывают куплет, Их вбивают, как гвозди, Ибо мест уже нет! Мы их лиц не запомним, Мы как будто вдвоём, Мы по-новой наполним И в охотку допьём. Ах, в мундире картошка, Разлюбезная Русь! И стыжусь я немножко, А верней, – не стыжусь! Мне как гордое право – Эта стыдная роль, Эта лёгкая слава И привычная боль. – Как жуёте, караси? – Хорошо жуём, мерси!.. Колокольчики-бубенчики, Пьяной мудрости хамёж. Где истцы, а где ответчики – Нынче сразу не поймёшь! Все подряд истцами кажутся, Всех карал единый Бог, Все одной зелёнкой мажутся – Кто от пуль, а кто от блох… Ладно, пейте, рюмки чистые, Помолчите только впредь! Тише, черти голосистые, Дайте, дьяволы, допеть! "… Справа койка у стены, слева койка, А за окнами – февральская вьюга. Вертухай и бывший "номер такой-то", Нам теперь невмоготу друг без друга! И толкуем мы о разном и ясном: О больнице и больничном начальстве. Отдаём предпочтение язвам, Помереть хотим в одночасье. Мы на пенсии теперь, на покое, Наши койки, как суда на приколе, А под ними на паркете из липы – Наши тапочки, как дохлые рыбы. Спит больница. Тишина, всё в порядке. И сказал он, приподнявшись на локте: "Жаль я, сука, не добил тебя в Вятке, Больно ловки вы, зэка, больно ловки…" И упал он, и забулькал, заойкал. И не стало вертухая, не стало, И поплыла вертухаева койка В те моря, где ни конца, ни начала… Я простынкой вертухая накрою. Всё снежок идёт, снежок над Москвою, И сынок мой по тому по снежочку Провожает вертухаеву дочку…" Голос глохнет, как в вате, Только струны бренчат. Все – приличия ради – С полминуты молчат. А потом под огурчик Пропустив стопаря: – Да уж, песня – в ажурчик, Приглашали не зря! – Да уж, песенка в точку, Не забыть бы стишок, Как он, это вон, дочку Волокёт на снежок! Незнакомые рожи Меркнут в пьяной тоске, И стыжусь я до дрожи, Аж желвак на виске… – Как стучите, караси? – Хорошо стучим, мерси! …Всё плывёт и всё качается! – Добрый вечер, добрый день! Вот какая получается, Извините, дребедень! "Получайник", "Получайница", Больно много карасей! Вот какая получается, Извините, карусель! …Я сижу, гитарой тренькаю, Хохот, грохот, гогот, звон… И сосед-стукач за стенкою Прячет в стол магнитофон.

Песня про несчастливых волшебников или "Эйн, цвей, дрей"

Жили-были несчастливые волшебники, И учёными считались, и спесивыми, Только самые волшебные учебники Не могли их научить, как быть счастливыми. И какой бы ни пошли они дорогою, Всё кончалось то бедою, то морокою. Но когда маэстро Скрипочкин – ламца-Дрица, оп-ца-ца! И давал маэстро Лампочкин Синий цвет из-за кулис, Выходили на просцениум Два усатых молодца, И восторженная публика Им кричала: "Браво, бис!" И никуда летали голуби, Превращались карты в кубики, Гасли свечи стеариновые, Зажигались фонари!… Эйн, цвей, дрей! И отрезанные головы У желающих из публики, Улыбаясь и подмигивая, Говорили: "Раз, два, три!" Что в дословном переводе Означает: "Эйн, цвей, дрей!" Ну а после, утомлённые до сизости, Не в наклеенных усах и не в парадности, Шли в кафе они куда-нибудь поблизости, Чтоб на время позабыть про неприятности. И заказывали ужин два волшебника – Два стакана молока и два лапшевника. И маэстро балалаечкин – Ламца дрица, оп-ца-ца! И певица горемыкина Что-то пела про луну, И сидели очень грустные Два усталых мудреца, И тихонечко, задумчиво говорили: "Ну и ну…" А вокруг шумели парочки, Пили водку и шампанское, Пил маэстро балалаечкин Третью стопку на пари. эйн, цвей, дрей!… И швырял ударник палочки, А волшебники, с опаскою Наблюдая это зрелище, Говорили: "Раз, два, три", Что в дословном переводе Означает: "эйн, цвей, дрей!" Так и шли они по миру безучастному То проезжею дорогой, то обочиной… Только тут меня позвали к семичастному, И осталась эта песня неоконченной. Доказали мне, как дважды-Два в учебнике, Что волшебники – счастливые волшебники. И не зря играет музыка – ламца-Дрица, оп-ца-ца! И не зря чины и звания Вроде ставки на кону! И не надо бы, не надо бы Ради красного словца Сочинять, что не положено И не нужно никому. Я хотел бы стать волшебником, Чтоб ко мне слетались голуби, Чтоб от слов моих таинственных Зажигались фонари: эйн, цвей, дрей! Но, как пёс гремя ошейником, Я иду, повесив голову, Не туда, куда мне хлчется, А туда, где "Ать, два, три", Что ни капли Не похоже на волшебное:"эйн, цвей, дрей!"…

$150 Песня про велосипед

Ох, как мне хотелось, мальчиком, Проехаться на велосипеде. Не на детском, трёхколёсном, – Взрослом велосипеде!… И мчаться навстречу соснам – Туда, где сосны и ели, И чтоб из окон глядели, Завидуя мне, соседи: –Смотрите, смотрите, смотрите! Смотрите, мальчишка едет На взрослом велосипеде! Ехал мальчишка по улице На взрослом велосипеде, "Наркомовский Петька – умница," – Шептались в окне соседи. Я крикнул: "Дай прокатиться!" А он ничего не ответил, Он ехал медленно-медленно, А я бы летел, как ветер! А я бы звоночком цокал, А я бы крутил педали, Промчался бы мимо окон – И только меня видали! …Теперь у меня в передней Пылится велосипед, Пылится уже, наверное, С добрый десяток лет! Но только того мальчишки Больше на свете нет, А взрослому мне не нужен Взрослый велосипед! Ох, как мне хочется, взрослому, Потрогать пальцем книжку И прочесть на обложке фамилию, Не чью-нибудь, а мою. Нельзя воскресить мальчишку, Считайте – погиб он в бою! Но если нельзя мальчишку, И в прошлое – ни на шаг, То книжку-то можно? книжку – Её почему нельзя? Величественный, как росчерк, Он книжку держал под мышкой. "Привет тебе, друг-доносчик! Привет тебе с новой книжкой!" Колхозная иллиада, Подарочный волуяж… Не надо мне так, не надо, Пусть тысяча весь тираж! Дорого с суперобложкой – к чёрту суперобложку! Ну, нет суперобложки, и переплёта нет! Немножко пройдёт, немножко, Каких-нибудь тридцать лет, И вот она – эта книжка (Не в будущем – в этом веке!). Снимет её мальчишка С полки в библиотеке! А вы говорили: бредни! А вот через тридцать лет… Пылится в моей передней Взрослый велосипед!…

Разговор с музой

Наплевать, если сгину в какой-то Инте, Всё равно мне бессмертным счастьем потрафили По такой широте и такой долготе, Что её не найти ни в одной географии – В этом доме у маяка!… В этом доме не торчат ставни, Не таращатся в углах вещи, Там не грезят о пустой славе, Там всё истинно и всё вечно. В этом доме у маяка!… Если имя моё в разговоре пустом Будут втаптывать в грязь с безразличным усердием, Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом, Где тебя и меня наградили бессмертием. В этом доме у маяка!… В этом доме не бренчать моде, В этом доме не греметь джазам. Но приходит в этот дом – море, Не волной, а всё как есть – разом! В этот дом у маяка!… Если враль записной тебе скажет о том, Что, мол, знаете, друг-то ваш вышедши, Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом, Я там жду тебя, слышишь? я жду тебя, слышишь ты? В этом доме у маяка!… В этом доме все часы – полдни, И дурные не страшны вести. Где б мы ни были с тобой – помни, В этом доме мы всегда вместе! В этом доме у маяка!… Если с радостью тихой партком и местком Возвестят, наконец, о моём погребении, Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом, Где спасенье моё и моё воскресение! В этом доме у маяка!…

$121 Черновик эпитафии

Худо мне было, люди, худо… Но едва лишь начну про это, Люди спрашивают: "Откуда? Где подслушано? Кем напето?" Дуралеи спешат смеяться, Чистоплюи воротят морду. Как легко мне было сломаться, И сорваться, и спиться к чёрту! Не моя это, вроде, боль, Так чего я кидался в бой?! А вела меня в бой судьба, Как солдата ведёт труба: – Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та!… Сколько раз на меня стучали И дивились, что я на воле. Ну а если б я сгнил в Сучане, Вам бы легче дышалось, что ли? И яснее б вам, что ли, было, Где по совести, а где – кроме? И зачем я, как сторож в било, Сам в себя колочусь до крови?! И какая к чертям судьба? И какая к чертям труба? Мне б частушкой по струнам влёт, Да как видно, гитара врёт: –Трень да брень, трень да брень, трень да брень… А хотелось-то мне в дорогу Налегке при попутном ветре, Я бы пил молоко, ей-богу, Я б в лесу ночевал, поверьте! Я шагал бы, как вольный цыган, Никого бы нигде не трогал. Я б во Пскове по-птичьи цыкал И округло б на Волге окал. И частушкой по струнам – влёт, Но гитара, как видно, врёт, Лишь мучительна и странна Всё одна дребезжит струна: –Динь да динь, динь да динь, динь да динь!… Понимаю, что просьба тщетна, Поминают поименитей! Ну, не тризною, так хоть чем-то, Хоть всухую, да помяните! Хоть за то, что я верил в чудо, И за песни, что пел без склада… А про то, что мне было худо, Никогда вспоминать не надо! И мучительна, и странна Всё одна дребезжит струна. И приладиться к ней, к ничьей, Пусть попробуют кто ловчей! А я не мог!

$97 Счастье было так возможно

из цикла "Антипесни" Когда собьёт меня машина, Сержант напишет протокол, И представительный мужчина Тот протокол положит в стол. Другой мужчина – ниже чином, Взяв у начальства протокол, Прочтёт его в молчаньи чинном И пододвинет дырокол! И, продырявив лист по краю, Он скажет: "Счастья в мире нет!" Покойник пел, а я играю… Покойник пел, а я играю, – Могли б составить с ним дуэт!

$52 Переселение душ

Не хочу посмертных антраша, Никаких красивостей не выберу, Пусть моя нетленная душа Подлецу достанется и шиберу. Пусть он, сволочь, врёт и предаёт, Пусть он ходит – Ворон – в перьях сокола, Все на свете пули – в недолёт, Все невзгоды не к нему, а около! Хорошо ему у пирога: Всё полно приязни и приятельства – И номенклатурные блага, И номенклатурные предательства! С каждым днём любезнее житьё, Но в минуту самую внезапную Пусть ему отчаянье моё Сдавит горло сучье чёрной лапою!

$ 141 Когда я вернусь

Когда я вернусь… Ты не смейся – когда я вернусь, Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу, По еле заметному следу – к теплу и ночлегу. И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь – Когда я вернусь. О, когда я вернусь!.. Когда я вернусь… Послушай, послушай, не смейся, Когда я вернусь, И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней, И прямо с вокзала – в кромешный, ничтожный, раёшный – Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь, Когда я вернусь. О, когда я вернусь!.. Когда я вернусь, Я пойду в тот единственный дом, Где с куполом синим не властно соперничать небо, И ладана запах, как запах приютского хлеба, Ударит в меня и заплещется в сердце моём – Когда я вернусь. О, когда я вернусь!.. Когда я вернусь, Засвистят в феврале соловьи – Тот старый мотив – тот давнишний, забытый, запетый. И я упаду, поражённый своею победой, И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои! Когда я вернусь. А когда я вернусь?!

Ж а н р о в ы е ***************** Размышления о том, как пить на троих

Не квасом земля полита, В каких не пытай краях: Поллитра всегда поллитра, И стоит везде трояк. Поменьше иль чуть побольше – Копейки: какой рожон?! А вот разделить по-божьи, Тут очень рассчёт нужон! Один размечает точно, Другой на глазок берёт, И ежели кто без толку, Всегда наровит вперёд. Оплаченный процент отпит, И, Вася, гуляй беда! Но тот, кто имеет опыт, Тот крайним стоит всегда. Он, зная свою отметку, Не пялит зазря лицо. И выпьет он под конфетку, А чаще – под "сукнецо". Но выпьет зато со смаком, Издаст подходящий стон, И даже покажет знаком, Что выпил со смаком он! И первому по затылку Отвесит, шутя, пинка, А после он сдаст бутылку И примет ещё пивка. И где-нибудь среди досок Блаженный приляжет он, Поскольку культурный досуг Включает здоровый сон. Он спит, а над ним планеты – Немеркнущий звёздный тир! Он спит, а его полпреды Варганят войну и мир. По всем уголкам планеты, По миру, что сном объят, Развозят его газеты, Где славу ему трубят. И громкую славу эту Признали со всех сторон, Он всех призовёт к ответу, Как только проспится он! Куётся ему награда, Готовит харчи нарпит… Не трогай его, не надо – Пускай человек поспит!…

Баллада о том, как одна принцесса раз в три месяца приходила поужинать в ресторан "Динамо"

"И медленно пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна…" А.Блок Кивал с эстрады ей трубач, Сипел другой, как в насморке, Он и прозвал её, трепач, Принцессой с Нижней Масловки. Вот подтянул, трепач, штаны И выдал румбу с перчиком, А ей, принцессе, хоть бы хны, Едва качнула плечиком: "Мол, только пальцем поманю, Слетятся сотни соколов," – И села, и прочла меню, И выбрала бефстроганов. И все бухие пролетарии, Все – тунеядцы и жульё, Как на комету в планетарии Глядели, суки, на неё… – Румба, тра-ля-ля, румба! Бабьё вокруг, издавши стон, Пошло махать платочками. Она ж, как леди гамильтон, Пила ситро глоточками. Бабьё вокруг (сплошной собес), Воздев, как пики, вилочки, Рубают водку под супец, Шампанское под килечки. И сталь коронок заголя, Расправой бредят скорою: "Ах, эту дочку короля Шарахнуть бы Авророю!" И все бухие пролетарии, Смирив идейные сердца, Готовы к праведной баталии И к штурму зимнего дворца. – Румба, тра-ля-ля, румба! Душнеет в зале, как в метро, От пергидрольных локонов. Принцесса выпила ситро И съела свой бефстроганов. И вновь таращится бабьё На стать её картинную – На узком пальце у неё Кольцо за два с полтиною. А время подлое течёт, И зал пройдя как пасеку, "Шестёрка" ей приносит счёт, И всё, и крышка празднику! А между тем пила и кушала, Вложив всю душу в сей процесс, Благополучнейшая шушера, Непризнающая принцесс. – Румба, тра-ля-ля, румба! …Держись, держись, держись, держись, Крепись и чисти пёрышки! Такая жизнь – плохая жизнь – У современной золушки! Не ждёт на улице её С каретой фея крёстная… Жуёт бабьё, сопит бабьё, Придумывает грозное! А ей на царство на веку – Посулы да побасенки, А там вались на холоду, "Принцесса с Нижней Масловки!" И вот она меж столиков В своём костюмчике джерси… Ах, ей далёко до Сокольников, Ах, ей не хватит на такси. – Румба, тра-ля-ля, румба!

$104 Вальс-баллада про тёщу из Иванова

Ох, ему ж и всыпали по первое, По дерьму, спелёнатого, волоком! Праведные суки, брызжа пеною, Обзывали жуликом и Поллаком! Раздавались выкрики и выпады, Ставились искусно многоточия, А в конце, как волится, оргвыводы – Мастерская, договор и прочее… Трай-дара, трай-дара, трай-дара! Он припёр вещички в гололедицу, (Всё в один упрятал узел драненький) И свалил их в угол, как поленницу – И холсты, и краски, и подрамники… Томка вмиг слетала за "кубанскою", То да сё, яичко, два творожничка… Он грамм сто принял, заел колбаскою И сказал, что полежит немножечко. Трай-дара, трай-дара, трай-дара! Выгреб тайно из пальтишка драного Нембутал, прикопленный заранее… А на кухне тёща из Иванова, Ксенья Павловна, вела дознание. За окошком ветер мял акацию, Билось чьё-то сизое исподнее… – А за что ж его? – Да за абстракцию. – Это ж надо! А трезвону подняли! Трай-дара, трай-дара, трай-дара! – Он откуда родом? – Он из Рыбинска. – Что рисует? – Всё натуру разную. – Сам еврей? – А что? – Сиди, не рыпайся! Вон у Ритки без ноги да с язвою… – Курит много? – В день пол-пачки "Севера". – Риткин, дьявол, курит вроде некрута, А у них ещё по лавкам семеро… Хорошо живёте? – Лучше некуда!.. Трай-дара, трай-дара, трай-дара! – Риткин, что ни вечер, то с приятелем, Заимела, дура, в доме ворога… Значит, окаянный твой с понятием: В день полпачки "Севера" – недорого. – Пить-то пьёт? – Как все – по воскресениям. – Риткин пьёт – вся рожа окарябана! …Помолчали, хрустнуло печение, И, вздохнув, сказала тёща Ксения: – Ладно уж, прокормим окаянного… Трай-дара, трай-дара, трай-да-ра!

Баллада о том, как едва не сошёл с ума директор антикварного магазина №22 Копылов И.А., рассказанная им самим доктору Беленькому Я.М.

Допекла меня всё же Тонечка: Гарнитур ей купил ореховый! Я ж не брал сперва – ни вот столечко! – А уж начал, так поехало! Так пошла молоть прорва адова, Где по сотенке, где по камушку, Намолола мне дачу в Кратово, Намолола мне "Волгу"-матушку! Деньги, денежки, деньги-катыши, Вы и слуги нам и начальники. А у нас товар деликатнейший, Не стандарт какой, чашки-чайники! Чашки-чайники, фрукты-овощи, Там кто хошь возьмёт, хоть без помощи! А у нас товар на любителя – "Павлы" разные да "Людовики"… А любителю – чем побитее, Самый смак ему, что не новенький. И ни-ни, чтоб по недомыслию Спутать Францию или Швецию… А недавно к нам на комиссию Принесло одну старушенцию. А в руках у неё не хрусталинка, Не фарфоровые бонбончики, – А пластиночки с речью Сталина, Ровно десять штук – и все в альбомчике!… А я стреляный, а я с опытом, А я враз понял: пропал пропадом! Тем речам цена – цельных тридцать ре! И принёс же чёрт суку-пташечку! Ну какой мне смысл на такой муре Наблюдать посля небо в шашечку? Вот и вдумайтесь в данный факт, друзья, (На добре сижу, не на ветоши!) Мне и взять нельзя, и не взять нельзя – То ли гений он, то ли нет ещё?! Тут и с прессой есть расхождения, И вообще – идут толки разные… Вот и вникните в положение Исключительно безобразное! Они спорят там, они ссорятся, Ну а я – решай, а мне бессонница! Я матком в душе, а сам с улыбочкой, Выбираю слова поприличнее: За альбомчик, мол, вам – спасибочко! Мол, беру его за наличные. И даю я ей свои кровные, Продавцы вокруг удивляются. Они, может быть, деньги скромные, Но ведь тоже зря не валяются. И верчусь весь день, как на вертеле, Ой, туманится небо светлое, И хоть верьте мне, хоть не верьте мне, А началось тут несусветное!… Я же стреляный, я же с опытом, Я же враз понял – пропал пропадом! Или бабку ту сам засёк народ, Или стукнула со знакомыми, Но с утра ко мне в три хвоста черёд: Все с пластинками, все с альбомами! И растёт, растёт гора целая, И наличность вся в угасании. Указание б чьё-то ценное, Так ведь нет его, указания! В пух и прах пошла дача в Кратово, "Волга"-матушка – моё детище, И одна лишь мысль многократная: То ли гений он, то ли нет ещё?! "Я маленькая девочка, Танцую и пою. Я Сталина не видела, Но я его люблю!" А я стреляный, а я с опытом, Я же враз понял – пропал пропадом! …Но доктор Беленький Я.М. не признал Копылова И.А. душевнобольным и не дал ему направление в психиатрическую больницу!

Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева – мастера цеха, кавалера многих орденов, депутата горсовета --------------------------------------------------------------------------------- $118 О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира.

У жены моей спросите, у Дашки, У сестры её спросите, у Клавки, Ну ни капельки я не был поддавши, Разве что маленько с поправки! Я культурно проводил воскресенье, Я помылся и попарился в баньке, А к обеду, как сошлась моя семья, Начались у нас подначки да байки. Только принял я грамм сто для почина, Но не более, чем сто, чтоб я помер, Вижу, к дому подезжает машина, И гляжу – на ней обкомовский номер! Ну, я на крылечко, мол, что за гость? Кого привезли? не чеха ли? А там порученец – чернильный гвоздь – Влезай, говорит, и поехали! Ну, ежели зовут меня, то майна-вира, В ДК идёт заутрення "В защиту мира". И первый там, и прочие из области… Ну, сажусь я порученцу на ноги, Он листок мне – я и тут не перечу, "Ознакомься, – говорит, – по дороге Со своей выдающейся речью". "Ладно, – мыслю, – набивай себе цену, Я в зачтениях мастак, слава Богу". Приезжаем, прохожу я на сцену И сажусь со всей культурностью сбоку. Вот мигает мне, гляжу, председатель, "Мол, скажи своё рабочее слово!" Выхожу я, и не дробно, как дятел, А неспешно говорю и сурово: Израильская, говорю, военщина Известна всему свету, Как мать, говорю, как женщина Требую их к ответу! Который год я вдовая, Всё счастье – мимо, Но я стоять готовая За дело мира! Как мать вам заявляю и как женщина!… Тут отвисла у меня прямо челюсть: Ведь бывают же такие промашки! Этот сучий сын, пижон порученец, Перепутал в суматохе бумажки! И не знаю, продолжать или кончить, В зале, вроде, ни смешочков, ни вою, Первый тоже, вижу, рожу не корчит, А кивает мне своей головою. Ну и дал я тут галопом по фразам, (Слава Богу, завсегда всё и то же!) А как кончил, все захлопали разом, Первый тоже лично сдвинул ладоши! Апосля ведёт меня в свой буфет, И указывает без лишнего: "Вы налейте мамане, чтоб в самый цвет! И вообще – из фонду личного!…" Сказал-то он без подлости, А вышло клином. С тех пор и стал я в области "Маманей Климом".

$120 О том, как Клим Петрович добивался, чтобы его цеху присвоили звание "Цеха коммунистического труда", и не добившись, запил.

"Ты герой, – мне на бюро, – ты же витязь, И жидплощадь, и получка по-царски!" Ну, а я им: "Извините-подвинтесь, Я за правду хлопочу, не за цацки! Как хотите, на доске, на бумаге ль, Цельным цехом отмечайте, не лично! Мы ж работаем на весь наш соцлагерь, Мы ж продукцию даём на "Отлично". И совсем мне, говорю, не до смеха, Это чьё же, говорю, указанье, Чтоб такому выдающему цеху Не присваивать почётного званья?! А мне говорят: "Все друзья, – говорят, – И Фрол, и Пахомов с Тонькою… Никак, – говорят, – нельзя, – говорят, – Уж больно тут дело тонкое…" А я говорю, матком говорю: "Пойду, – говорю, – в обком, – говорю!" А в обкоме мне всё то же: "Не суйся! Не долдонь, как пономарь поминанье. Ты ж партейный человек, а не зюзя, Должен всё ж-таки иметь пониманье! Мало пресса ихняя треплет, Всё, что делается в нашенском доме? Скажешь, дремлет пентагон? Нет, не дремлет! Он не дремлет, мать его, он на стрёме! Ох, завёлся я тут с полоборота: "Так и будем сачковать? Так и будем?! Мы же в счёт восьмидесятого года Выдаём свою продукцию людям!" А мне говорят: "Чего, говорят, Орёшь, как пастух на выпасе? Давай, говорят, молчи, говорят, Сиди, говорят, и не рыпайся!" А я говорю, в тоске говорю: "Продолжим наш спор в Москве," – говорю. Проживаюсь я в Москве, как собака, Отсылает референт к референту: "Ты и прав, – мне говорят, – но однако Не подходит это дело к моменту! Ну, а вздумается вашему цеху, Скажем, встать на юбилейную вахту, Представляешь сам, какую оценку Би-Би-Си дадут подобному факту?!" Ну, потом про ордена, про жилплощадь, А прощаясь, говорят на прощанье: "Было б в мире положенье попроще, Мы б охотно вам присвлили званье! А так, – говорят, – Ну ты прав, – говорят, – И продукция ваша лучшая, Но всё ж, – говорят, – Не драп, – говорят, – А проволока колючая." "Ну что ж, – говорю, – отбой, – говорю, – Пойду, – говорю, – в запой, – говорю!" Взял и запил.

$123 О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам

История эта очень печальная, Клим Петрович рассказывает её в состоянии крайнего раздражения и позволяет себе, поэтому, некоторые, не вполне парламентские, выражения. …Прямо, думал я одно – быть бы живу, Прямо, думал – до нутря просолюся! А мотались мы тогда по Алжиру С делегацией ЦК профсоюза. Речи-встречи, то да сё, кроем НАТО, Но вконец оголодал я, катаясь. Мне ж лягушек ихних на дух не надо, Я им, сукиным детям, не китаец! Тут и Мао, сам-рассам, окосел бы! Быть бы живу, говорю, не до жира! И одно моё спасенье – консервы, Что мне Дарья в чемодан положила. Но случилось, что она, с переляку, Положила мне одну лишь салаку. Я в отеле их засратом, в "Паласе", Запираюсь, как вернёмся, в палате, Помолюсь, как говорится, Аллаху И рубаю в маринаде салаку. А на утро я от жажды мычу, И хоть воду мне давай, хоть мочу! Ну, извёлся я! И как-то, под вечер, Не стерпел и очутился в продмаге… Я ж не л ы с ы й, мать их так! Я ж не в е ч е н, Я ж могу и помереть с той салаки! Вот стою я, прямо злой, как Малюта, То мне зябко в пинжаке, то мне жарко. Хоть дерьмовая, а всё же – валюта, Всё же тратить исключительно жалко! И беру я что-то вроде закуски, Захудаленькую баночку, с краю. Но написано на ней не по-русски, А по-ихнему я плохо читаю. Подхожу я тут к одной синьорите: – Извините, мол, ком бьен, Битте-дритте, Подскажите, мол, не с мясом ли банка?.. А она в ответ кивает, засранка! И пошёл я, как в беспамятстве, к кассе, И очнулся лишь в палате, в "Паласе" Вот на койке я сижу нагишом И орудую консервным ножом! И до самого рассветного часа Матерился я в ту ночь, как собака. Оказалось – в этой банке не мясо, Оказалась – в этой банке салака! И не где-нибудь в Бразилии "маде", А написано ж внизу, на наклейке, Что, мол, "маде" в СССР, В маринаде, В Ленинграде, Рупь четыре копейки! …Нет уж, братцы, надо ездить поближе, Не на край, расперемать его, света! Мы ж им – гадам – помогаем, И мы же Пропадаем, как клопы, через это! Я то думал – как-никак заграница, Думал память, как-никак, сохранится, Оказалось, что они, голодранцы, Понимают так, что мы – иностранцы! И вся жизнь их заграничная – лажа! Даже хуже – извините – чем наша!

Отрывок из репортажа о международном товарищеском матче по футболу между сборными командами Великобритании и Советского Союза.

…Итак, судья Бедо, который, кстати говоря, превосходно проводит сегодняшнюю встречу, просто превосходно, сделал английскому игроку внушение, и матч продолжается! И снова, дорогие товарищи телезрители, дорогие наши болельщики, вы видите на ваших экранах, как вступает в единоборство центральный нападающий английской команды профессионал из "Стар" клуба Боб Лейтон и наш Владимир Ляпин. Володя Ляпин – замечательный мастер кожаного мяча, аспирант московского педагогического института, капитан и любимец нашей сборной. Это единоборство, в котором соперники не только в технике владения мячом и в понимании самой природы игры соревнуются, а в умении психологически, так сказать, предугадать самые тончайшие стратегические и тактические замыслы соперника… Он мне всё по яйцам целился, Этот Бобби, сука рыжая, Он у них за то и ценится Мистер-шмистер, ставка высшая! Я ему по-русски рыжему: – Как ни целься, выше, ниже ли, Ты ударишь – я, бля, выживу, Я ударю – ты, бля, выживи! Ты, бля, думаешь, напал на дикаря? А я сделаю культурно, втихаря: Я, бля, врежу, как в парадном кирпичом, Этот, с дудкой, не заметит нипочём! В общем, всё сказал по-тихому, Не ревел, Он ответил мне по-ихнему: – Вери вёл!… …Судья Бедо фиксирует положение "Вне игры"… Великолепно проводит эту игру арбитр из Франции, просто великолепно! Итак, свободный удар от наших ворот. мяч попадает в ноги Бобби Лейтону, который в окружении игроков продвигается к центру, к нашей штрафной площадке… И снова вырастает перед ним Владимир Ляпин. володечка, молодец! Его не обманул финт англичанина, и он, как истинный боец, преграждает Лейтону путь к нашим воротам… Ты давай, из кучи выгляни, Я припас гостинчик умнику! Финты-шминты с фили-миглями, Этот рыжий всё на публику! Не держи меня за мальчика, Мы ещё поспорим в опыте, Что ж я, бля, не видел мячика?! Буду бегать где ни попадя?! Я стою… а он как раз наоборот… Он, бля, режет, вижу, угол у ворот! Натурально – я на помощь вратарю… Рыжий с ног, а я с улыбкой говорю: – Думал вдарить, бля, по близкому? В дамки шёл? Он с земли мне по-английскому: – Данке шон! …Да, игрушку мы просерили, Прозюзюкали, прозявали. Хорошо б она – на севере, А ведь это ж, бля, на западе! И пойдёт теперь мурыжево: Федерация-хренация! – Как, мол, ты не сделал рыжего?! Где ж твоя квалификация?! Вас, засранцев, опекаешь и растишь, А вы, суки, нам мараете престиж! Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл, Начал "делать", так уж "делай", чтоб не встал! Духу нашему спортивному – Цвесть везде! Я скажу им по-партийному: – Буде сде!…

Заклинание Век нынешний и век минувший (Из цикла "Анти-Песни")

Понимая, что нет в оправданиях смысла, Что бесчестье кромешно и выхода нет, Наши предки писали предсмертные письма, А потом, помолившись вовеки и присно, Запирались на ключ, и к виску пистолет!… А нам и честь, и чох, и чёрт – Неведомые области! А нам признанье и почёт – За верность общей подлости! А мы баюкаем внучат И ходим на собрания, А голоса у нас звучат – Всё чище и сопраннее!…

Размышления о бегунах на длинную дистанцию ********************************************

Иисус Христос.

§5 1. Легенда о Рождестве

Всё шло по плану, но немножко наспех, А впрочем, все герои были в яслях, Статисты робко заняли места. И Матерь Божья наблюдала немо Как каменная в небе Вифлиема Всходила Благовещанья звезда. Но тут в вертеп вбежали два подпаска И крикнули, что вышла неувязка, Что праздник отменяется, увы, Что римляне не понимают шуток, И загремели на пятнадцать суток, Поддавшие на радостях волхвы. Стало тихо, тихо, тихо, В крике замерли уста, Зашипела, как шутиха, И погасла та звезда. Стало зябко, зябко, зябко, И в предчувствии конца Закудахтала козявка, Волк заблеял, как овца! Все завыли, захрипели, Но, не внемля той возне, Спал младенец в колыбели И причМокивал во сне. Уже светало, розовело небо, Но тут раздались гулко у вертепа Намеренно тяжёлые шаги. И Матерь Божья замерла в тревоге, Когда открылась дверь и на пороге Кавказские явились сапоги. И, разом потерявшие значенье Столетья, лихолетья и мгновенья, Замкнулись в безначальное кольцо, А он вошёл и поклонился еле, И обратил неспешно к колыбели Забрызганное оспою лицо. "Значит, вот он, этот самый, Жалкий пасынок земной, Что и кровью и осанной Потягается со мной. Неужели, неужели Столько лет и столько дней Ты, сопящий в колыбели, Будешь мукою моей? И меня с тобою, пешка, Время бросит на весы?" – И недобрая усмешка Чуть раздвинула усы. А три волхва томились в карантине, Их в карантине быстро укротили, Лупили и под вздох и по челу, И римский опер, жаждая награды, Им говорил: "Сперва колитесь, гады, А после разберёмся, что к чему!" И понимая, чем грозит опала, Пошли волхвы молоть, что ни попало, Припоминали даты, имена… И полетели головы, и это Была вполне весомая примета, Что новые настали времена!

§7 2. Клятва вождя

Потные мордастые евреи, Шайка проходимцев и ворья, Всякие иоанны и матфеи Наплетут с три короба вранья. Сколько их посыплет раны солью Лишь бы выйти на передний край!.. Ладно, ладно, я не прекословлю, Ты был первым – Ты и начинай. Встань – и в путь по городам и весям, Чудеса и мудрости твори. Отчего ж ты, Господи, не весел? Где они, соратники твои? Бражничали, ели, гостевали, А пришла беда – и след простыл. Нет, не зря ты ночью в Гефсимани Струсил и пардону запросил. Где твоих приспешников орава В смертный твой, в последний час земной? И смеётся над тобой Варрава. Он бы посмеялся надо мной! Был ты просто-напросто предтечей, Не Творцом, а жертвою стихий, Ты не Божий сын, а человечий, Если смог воскликнуть: "Не убий!" Душ ловец, ты вышел на рассвете С бедной сетью из расхожих слов. На исходе двух тысячелетий Покажи, велик ли твой улов? Слаб душою и умом не шибок, Верил ты и богу и царю, Я не повторю твоих ошибок, Ни одной из них не повторю! В мире не найдётся святотатца, Что бы поднял на меня копьё. Если ж я умру – что может статься – Вечным будет царствие моё!

§8 3. подмосковная ночь

…Ладушки, ладушки, Где были? – у бабушки. Что ели? – кашку. Что пили? – бражку. Кашка – масленька, Бражка – … Он один, а ему не можется, И уходит окно во мглу. Он считает шаги и множится Счёт шагов – от угла к углу. От угла до угла потерянно Он шагает, как заводной. Сто постелей ему постелено – Не уснуть ему ни в одной! По паркетному полу голому Шаг и отдых, и снова шаг. Ломит голову, ломит голову И противно гудит в ушах. Словно кто-то струну басовую Тронул пальцем и канул прочь. Что же делать ему в бессонную, В одинокую эту ночь? Вином упиться? позвать врача? Но врач – убийца, вино – моча! Вокруг потёмки, и спят давно Друзья – подонки, друзья – говно! На целом свете лишь сон и снег. А он в ответе – один за всех… Ладушки, ладушки, Где были? – у бабушки. Что ели? – кашку… И как-будто стирая оспины, Вытирает он пот со лба. Почему, почему, о Господи, Так жестока к нему судьба?! То предательством, то потерею Оглушает всё жизнь его… "Что стоишь ты там, за портьерою? Ты не бойся меня, Серго! Эту комнату неказистую Пусть твоё озарит лицо, Ты напой мне, Серго, грузинскую, Ту, любимую мной, кацо! Ту, что деды певали исстари, Отправляясь в последний путь, Спой, Серго, и забудь о выстреле, Хоть на десять минут забудь! Но полно, полно! молчи, не пой! Ты предал, подлый, и пёс с тобой! И пёс со всеми! Повзводно – в тлен! И все их семьи, до ста колен! Повсюду злоба, везде враги!" Ледком озноба – шаги, шаги… …Ладушки, ладушки, Где были?… Над столицами поседевшими Ночь и темень, хоть глаз коли, Президенты спят с президентшами, Спят министры и короли. Мир, во славу гремевший маршами, Спит в снегу с головы до пят, Спят министры его и маршалы… Он не знал, что они не спят, Что, притихшие, сводки утренней В страхе ждут, и с надеждой ждут. А ему всё хужей, всё муторней, Сапоги почему-то жмут. Неприказанный и неположенный За окном колокольный звон. И, упав на колени, – "Боже мой…" Произносит бессвязно он. "Молю, всевышний, тебя, творца, На помощь вышли ко мне гонца! О, дай мне, дай же не кровь – вино!… Забыл, как дальше, но всё равно Не ставь отточий конца пути, Прости мне, Отче, спаси, прости!" …Ладушки, ладушки…

§10 4. Ночной разговор в вагоне-ресторане

Вечер, поезд, огоньки – Дальняя дорога. – Дай-ка, братец, мне трески И водочки немного. Вассан, вассан, вассана, Вассаната, вассаната, Что с вином, что без вина – Мне на сердце косовато. Я седой не по годам И с ногою высохшей… – Ты слыхал про Магадан? Не слыхал – так выслушай. А случилось дело так: Как-то ночью странною Заявился к нам в барак Кум со всей охраною. Я подумал, что конец, Попрощался матерно… Малосольный огурец Кум жевал внимательно. Скажет слово, и поест, Морда вся в апатии… – Был, – сказал он, – говны, съезд Славной нашей партии. Про Китай и про Лаос Говорили в прениях, Но особо встал вопрос Про отца и гения. Кум докушал огурец И закончил с мукою: Оказался наш отец Не отцом, а сукою! Полный, братцы, ататуй – Панихида с танцами, И приказано статуй За ночь снять на станции. Ты представь: метёт метель, Темень, стужа адская, А на нём – одна шинель Грубая солдатская. И стоит он напролом, И летит, как конница… Я сапог его кайлом, А сапог не колется. Помню: глуп я был и мал, Слышал от родителя, Как родитель мой ломал Храм Христа-Спасителя. Вассан, вассан, вассана, Чёрт гуляет с опером, Храм – и мне бы ни хрена – Опиум, как опиум. А это ж гений всех времён, Лучший друг навеки! Все стоим – ревмя ревём – И вохровцы и зеки. Я кайлом по сапогу Бью, как неприкаянный, И внезапно сквозь пургу Слышу голос каменный: – Я же вождь вам и отец, Сколько мук намелено! Что ж ты делаешь, подлец? Брось кайло немедленно! Но тут шарахнули запал – Применили санкции. Я упал, и он упал – Завалил пол станции. Ну, скостили нам срока, Прописали в органы… Я живой ещё пока, Но, как видишь, дёрганный… Вассан, вассан, вассана, Вассаната, вассаната. Лезут в поезд из окна Бесенята, бесенята… Отвяжитесь, мертвяки! К чёрту, ради бога… Вечер, поезд, огоньки, Дальняя дорога.

§12 5. А в е, М а р и я

Аве, Мария! …Дело, явно липовое, всё как на ладони, Но пятую неделю долбят допрос. Следователь-Хмурик с утра на валидоле, Как пророк подследственный бородой оброс… А мадонна шла по иудее В плтьице, застиранном до сини, Шла она с котомкой за плечами С каждым шагом становясь красивей, С каждым вздохом делаясь печальней. Шла, платок на голову набросив, Всех земных страданий средоточьем. И уныло брёл за ней иосиф – Убежавшей славы божий отчим. Аве, Мария! …Упекли пророка в республику Коми, А он и перекинься башкою в лебеду. А следователь-хмурик получил в месткоме Льготную путёвку на месяц в Тиберду… …А мадонна шла по иудее, Оскальзаясь на размокшей глине, Обдирая платье о терновник. Шла она и думала о сыне И о смертных горестях сыновних. Ах, как ныли ноги у мадонны, Как хотелось всхлипнуть по-Ребячьи. А во след ей ражие долдоны Отпускали шутки жеребячьи… Аве, Мария! …Грянули в последствии всякие хренации, Следователь-Хмурик на пенсии в москве. А справочку с печатью о реабилитации Выслали в калинин пророковой вдове! …А мадонна шла по иудее! И всё легче, тоньше, всё худее С каждым шагом становилось тело. А вокруг шумела иудея И о мёртвых помнить не хотела. Но ложились тени на суглинок, И таились тени в каждой пяди, Тени всех бутырок и треблинок, Всех измен, предательств и распятий! Аве, Мария!

§13 Глава 6, написанная во хмелю

То-то радости пустомелям, Темноты своей не стыжусь. Не могу я быть птолемеем, Даже в Энгельсы не гожусь. Но от вечного бегства в мыле, Неустройством земным томим, Вижу: что-то неладно в мире, Хорошо бы заняться им! Только век меня держит цепко, Гасит с ходу любой порыв. И от горестей нет рецепта, Все, что были – сданы в архив. И всё-таки я, рискуя прослыть Шутом, дурачком, паяцем, И ночью и днём твержу об одном: Не надо, люди, бояться! Не бойтесь сумы, не бойтесь тюрьмы, Не бойтесь мора и глада, А бойтесь единственно только того Кто скажет: "Я знаю, как надо". Кто скажет: "Идите, люди за мной, Я вас научу, как надо!" И рассыпавшись мелким бесом, И поклявшись вам всем в любви, Он пройдёт по земле железом, И затопит её в крови. И наврёт он такие враки, И такой наплетёт рассказ, Что не раз тот рассказ в бараке Вы помянете в скорбный час. Слёзы крови не солонее, Даровой товар, даровой. Прёт история – Саломея С Иоанновой головой. Земля – зола и вода – смола, И некуда, вроде, податься. Неисповедимы дороги зла, Но не надо, люди, бояться! Не бойтесь золы, не бойтесь хулы, Не бойтесь пекла и ада, А бойтесь единственно только того, Кто скажет: "Я знаю, как надо". Кто скажет: "Тому, кто пойдёт за мной, Рай на земле – награда!" Потолкавшись в отделе винном, Подойду к друзьям-алкашам. При участии половинном Побеседую по душам. Алкаши наблюдают строго, Чтоб ни капли не пролилось, "Не встречали, – смеются, – Бога?" Ей же богу, не привелось! Пусть пивнуха – не лучший случай Толковать о добре и зле, Но видали мы этот лучший – В белых тапочках на столе! Кому сучок, кому коньячок, К начальству накой паяться? А я всё твержу им, как дурачок: – Не надо, братцы, бояться! Ведь это ж бред, что проезда нет, И нельзя входить без доклада. А надо бояться только того, Кто скажет: "Я знаю, как надо!" Гоните его, не верьте ему, Он врёт, он не знает, как надо!

Фантазия на темы "Камаринской" для балалайки с оркестром и двух солистов – тенора и баритона.

Тенор: Королевич да и только, в сумке пиво и сучок. Подрулила птица-Тройка, Сел стукач на облучок. И айда, и трали-вали, Всё белым-бело вокруг. В леспромхозе на канале Ждёт меня любезный друг! Он не цыган, не татарин и не жид, Он – надёжа мой, камаринский мужик, Он – утеха на обиду на мою, Перед ним бутыль с рябиновою. Он сидит, винцо искушивает, Не идёт ли кто, послушивает. То ли пеший, то ли конный, То ли волги воркотня… И сидит мужик законный, Смотрит в сумрак заоконный, Пьёт вино и ждёт меня. Ты жди-жди-жди-обожди, Не расстраивайся… Баритон: Значит так: на Урале В предрассветную темь Нас ещё на вокзале Оглушила метель. И дивились пришельцы, Барахлишко сгрузив, – Кулаки да лишенцы, Самый первый призыв. Значит так: на Урале Ни к чему лекаря, Всех непомерших брали – И в тайгу, в лагеря. Четвертак на морозе Под охраной во вшах, А теперь в леспромхозе Я и сам в сторожах. Нету рая спасённым, Хоть и мёртвый, а стой! Вот и нырю по сёлам За худою-мудрой. Как ворьё по закону, Самозванный купец – Где добуду икону, Где резной поставец. А московская наедет сволота, Отворяю я им, сявкам, ворота, Заезжайте, гости милые, пожаловайте! Тенор: Славно гукает машина, Путь-дорога в два ряда. Вьюга снегу накрошила, Доберёмся, не беда! Мы своротим на просёлок, Просигналим: тра-та-та, Принимай гостей весёлых, Отворяй нам ворота! Ты любезный мой, надёжа из надёж, Всю вселенную проедешь – не найдёшь! Самый подлинный расподлинный, Не косатый, не уродливый. А что зубы под чистую тю-тю, Так, видно, спьяну обломал об кутью! Не стесняйся, было-сплыло, Кинь под лавку сапожки. Прямо с жару, прямо с пылу Ставь на стол сучок и пиво, Печь лучиной разожги… Ты жги-жги-жги-говори, Поворачивайся… Баритон: Что ж за этот, за бренный, За покой на душе? Гость с шофёром – по первой, Я – вторую уже. Сладок угорь балтийский – Лучше закуси нет. Николай мерликийский Запелёнут в пакет. Что ж, хихикайте, падлы, Что нашли дурака! Свесив белые патлы, Гость запел "Ермака". Пой, легавый, не жалко, Я и сам поддержу, И подвою, как шавка, Соскулю, подвизжу! Что ж, попили, попели, Я постелю стелю, Гость ворочает еле Языком во хмелю. И гогочет как кочет, Хоть святых выноси, И беседовать хочет О спасеньи Руси. Мне с тобой – не в беседу, Мне б тебя – на рога! Мне бы зубы, да нету, Знаешь слово "Цынга"? Вертухаево семя, Не дразни – согрешу! Да заткнись про спасенье! Спи, я лампу гашу. А наутро я гостей разбужу, Их, похмельных, провожу к гаражу. Заезжайте, гости милые, Наведывайтесь!

$ Я выбираю свободу

Сердце моё заштопано, В серой пыли виски, Но я выбираю свободу – Свистите во все свистки! И лопается терпенье, И тысячи три рубак Вострят, словно финки, перья, Спускают с цепи собак. Брест и унгены заперты, Дозоры и там и тут, И все меня ждут на западе, Но только напрасно ждут! Я выбираю свободу, Но – не из боя, а в бой. Я выбираю свободу: Быть просто самим собой. И это – моя свобода! Нужны ли слова ясней? И это моя забота, Как мне поладить с ней! Но слаще, чем ваши байки, Мне гордость моей беды, Свобода казённой пайки, Свобода глотка воды. Я выбираю свободу, Я пью с ней нынче на "Ты". Я выбираю свободу Норильска и Воркуты. Где вновь огородной тяпкой Над всходами пляшет кнут, Где пулею или тряпкой Однажды мне рот заткнут. Но славно звенит дорога, И каждый приют, как храм. И пуля весит не много – Не больше, чем девять грамм. Я выбираю свободу – Пускай груба и ряба, А вы валяйте, по капле Выдавливайте раба! По капле – и есть по капле – Расчётливо и хитро, По капле – это на Капри, А нам подставляй ведро! А нам подавай корыто, И встанем во всей красе! Не тайно, не шито-Крыто, А чтоб любовались все! Я выбираю свободу! И знайте, не я один… И мне говорит свобода: – Что ж, – говорит, – одевайтесь, И пройдёмте-ка, гражданин!

$ ПЕЙЗАЖ (Говномер)

В Серебряном Бору, у въезда в Дом отдыха артистов Большого театра, стоит, врытый в землю, неуклюже-отёсанный, деревянный столб. Малярной кистью, небрежно и грубо, на столбе нанесены деления с цифрами – от единицы до семёрки. К верху столба прилажено колёсико, через которое пропущена довольно толстая проволока. С одной стороны столба проволока уходит в землю, а с другой – к ней подвешена тяжёлая гиря. Официантка Дома отдыха объяснила мне: – А это, Александр Аркадьевич, говномер... Проволока, она, стало быть, подведена к яме ассенизационной! Уровень,значит, повышается – гиря понижается... Пока она на двойке-тройке качается – ничего... А как до пятёрки-шестёрки дойдёт – тогда беда, тогда, значит, надо из города золотариков вызывать... Мне показалось это творение русского умельца не только полезным, но и весьма поучительным. И я посвятил ему философский этюд, который назвал эпически-скромно: ПЕЙЗАЖ Всё было пасмурно и серо, И лес стоял, как неживой, И только гиря говномера Слегка качала головой. Не всё напрасно в этом мире, (Хотя и грош ему цена!), Не всё напрасно в этом мире, Покуда существуют гири И виден уровень говна !

Н а р е к а х в а в и л о н с к и х $163 Песня исхода

"Но идущий за мною сильнее меня" Евангелие от матфея, стих 11. Уезжайте, уезжайте, За таможнею – облака. От прощальных рукопожатий Похудела моя рука. Я не плакальщик и не стража, И в летавры не стану бить. Уезжайте – воля ваша! Значит, так по сему и быть. И плевать, что на сердце кисло, Что прощанье, как в горле ком, Больше нету ни сил, ни смысла Ставить ставку на этот кон. Разыграешься только-только – А уже из колоды прыг – Не семёрка, не туз, не тройка – Окаянная дама пик! И от этих усатых шатий, От анкет и ночных тревог Уезжайте, уезжайте! Уезжайте, и дай вам бог! Улетайте к неверной правде От взаправдашних мёрзлых зон, Только мёртвых своих оставьте, Не тревожьте их мёртвый сон! Там, в Понарах и Бабьем Яре, Где поныне и следа нет, И пронзительный запах гари Будет жить ещё сотни лет! В Казахстане и в Магадане Среди сосен и ковыля Разве есть земля благодарней, Чем безбожная та земля? И под мраморным обелиском На распутице площадей, Где крещённых единым списком Превратила их смерть в людей. А над ними шумят берёзы – У деревьев своё родство, А над ними звенят морозы На крещенье и рождество. Я стою на пороге года, Ваш сородич и ваш изгой, Ваш последний певец исхода, Но за мною придёт другой! На глаза нахлобучив шляпу, Дерзкой рыбой, пробившей лёд, Он пройдёт неспеша по трапу В отлетающий самолёт. Я стою – велика ли странность? Я привычно машу рукой, Уезжайте… а я останусь, Я на этой земле останусь, Ведь кто-то должен, презрев усталость, Наших мёртвых стеречь покой!

Мы ждём и ждём гостей незванных

Мы ждём и ждём гостей незванных, И в ожиданьи ни гу-Гу. И всё сидим на чемоданах, Как на последнем берегу. А что нам малые утраты На этом горьком рубеже, Когда обрублены канаты И сходни убраны уже? И где-то бродит в дальних странах Чужою ставшая страна, А мы сидим на чемоданах И ждём проклятого звонка. И нас чужие дни рожденья Кропят солёною росой, За этой зоной отчужденья, Над этой взлётной полосой. Прими же, господи, нежданных И силой духа укрепи! Но мы сидим на чемоданах, Как пёс дворовый на цепи. Как раб, откупленный на волю, Уже не можем без оков, И всё сидим и внемлем… Не слишком тихих божьих слов. Так что же нам теперь осталось? Строка заветная легка, Но время осени. О, старость! Как ты тщеславна и пуста! И нет ни мрака, ни прозренья, И ты не жив и не убит, И только рад, что есть презренье – Надёжный лекарь всех обид!

$15 Песня об отчем доме

Ты не часто мне снишься, мой отчий дом, Золотой мой недолгий век, Но всё то, что случится со мной потом, Всё отсюда берёт разбег. Здесь однажды очнулся я, сын земной, И в глазах моих свет возник, Здесь мой первый гром говорил со мной, И я понял его язык. Как же странно мне было, мой отчий дом, Когда некто с пустым лицом Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том Я не сыном был, а жильцом. "Угловым жильцом, что копит деньгу, Расплатиться за хлеб и кров. Он копит деньгу и всегда в долгу, И не вырвется из долгов. А в сыновней верности, отчий дом, Клялись многие, и не раз," – Так сказал мне некто с пустым лицом, И прищурил свинцовый глаз. И добавил: "А впрочем, слукавь, солги, Может, вымолишь тишь да гладь…" Но, уж если я должен платить долги, Так зачем же при этом лгать? И пускай я гроши наскребу с трудом, И пускай велика цена, Кредитор мой суровый, мой отчий дом, Я с тобой расплачусь сполна! Но когда под грохот чужих подков Грянет свет роковой зари, Я уйду, свободный от всех долгов, И назад меня не зови. Не зови вызволять тебя из огня, Не зови разделить беду! Не зови меня, не зови меня, Не зови: я и так приду…

$78 Памяти доктора Живаго

"Два вола, запряжённые в арбу, Медленно поднимались на крутой склон. Несколько грузин сопровождали арбу. – кого везёте, – спросил я. – Грибоеда." Пушкин. "Путешествие в Эрзерум" Опять над Москвою пожары И грязная наледь в крови. И это уже не татары, Похуже мамая – свои. В предчувствии гибели близкой Октябрь разыгрался с утра. Цепочкой по малой никитской Прорваться хотят юнкера . Не надо! оставьте! отставить! Мы загодя знаем итог… А снегу придётся растаять И с кровью уплыть в водосток. Но катится снова и снова "Ура!" сквозь глухую пальбу. И чёлка московского сноба Под выстрелы пляшет на лбу. Из окон, ворот, подворотен Глядит, притаясь, дребедень, А суд мы потом наворотим И тень наведём на плетень. И станет далёкое близким, И кровь притворится водой, Когда по ямским и грузинским Покой обернётся бедой. А ты, до беспамятства рада, У иверской купишь цветы, Сидельцев охотного ряда поздравишь с победою ты. Ты скажешь: "Пахнуло озоном – Трудящимся дали права!" И город малиновым звоном Ответит на эти слова. О, боже мой, боже мой, боже! Кто выдумал эту игру? И снова погода, похоже, Испортиться хочет к утру… Предвестьем всевышнего гнева Посыплется с неба крупа, У церкви бориса и глеба Сойдётся в молчаньи толпа. И тут ты заплачешь и даже Пригнёшься от боли тупой, А кто-то нахальный и ражий Взмахнёт картузом над толпой. Нахальный, таинственный, ражий Пойдёт баламутить народ… Повозки с кровавой поклажей Скрипят у никитских ворот. Так вот она, ваша победа, Заря долгожданного дня! – Кого там везут? – Грибоеда. – Кого отпевают? – Меня…

$100 Л е н о ч к а

Апрельской ночью Леночка стояла на посту. Красоточка, шатеночка стояла на посту. Прекрасная и гордая, заметна за версту, У выезда из города стояла на посту. Судьба милиционерская – ругайся целый день, Хоть скромная, хоть дерзкая – ругайся целый день. Гулять бы ей с подругами и нюхать бы сирень! А надо с шоферюгами ругаться целый день. Итак, стояла Леночка, милиции сержант, Останкинская девочка – милиции сержант. Иной снимает пеночки, другому свой талант, А Леночка, а Леночка – милиции сержант. Как вдруг она заметила: огни летят, огни, В Москву из Шереметьева огни летят, огни. Ревут сирены зычные – прохожий, ни-ни-ни! На Лену заграничные огни летят, огни. Даёт отмашку Леночка, а ручка не дрожит, Чуть-чуть дрожит коленочка, а ручка не дрожит. Машины, чай, не в шашечку, колёса – вжик да вжик! Даёт она отмашечку, а ручка не дрожит. Как вдруг машина главная свой замедляет ход, Хоть и была исправная, но замедляет ход. Вокруг охрана стеночкой из Ка-Ге-Бе, но вот Машина рядом с Леночкой свой замедляет ход. А в той машине писаный красавец-эфиоп, Глядит на Лену пристально красавец-эфиоп. И встав с подушки кремовой, не промахнуться чтоб, Бросает хризантему ей красавец-эфиоп. А утром мчится нарочный ЦК КПСС В мотоциклетке марочной ЦК КПСС. Он машет Лене шляпою, спешит наперерез: "Пожалте, Л.Потапова, в ЦК КПСС!" А там, на Старой площади, тот самый эфиоп, Он принимает почести, тот самый эфиоп, Он чинно благодарствует и трёт ладонью лоб, Поскольку званья царского тот самый эфиоп! Уж свита водки выпила, а он глядит на дверь. Сидит с моделью вымпела и всё глядит на дверь. Все потчуют союзника, а он сопит, как зверь… Но тут раздалась музыка и отворилась дверь! Вся в тюле и панбархате в зал Леночка вошла. Все прямо так и ахнули, когда она вошла. И сам красавец царственный Ахмед Али Паша Воскликнул: "Вот так здравствуйте!", когда она вошла. И вскоре нашу Леночку узнал весь белый свет, Останкинскую девочку узнал весь белый свет – Когда, покончив с папою, стал шахом принц Ахмед, Шахиню Л.Потапову узнал весь белый свет!

Предостережение (не шейте вы, евреи, ливреи)

Ой, не шейте вы, евреи, ливреи – Не ходить вам в камергерах, евреи, Не горюйте вы зазря, не стенайте – Не сидеть вам ни в синоде, ни в сенате. А сидеть вам в Соловках да в Бутырках, И ходить вам без шнурков на ботинках, И не делать по субботам ле хаем, А таскаться на допрос с вертухаем. Если ж будешь торговать ты елеем, Если будешь ты полезным евреем, Называться разрешат Рос…синантом И украсят лапсердак аксельбантом. Но и ставши в ремесле этом первым, Всё равно тебе не быть камергером, И не выйти на аллее в орфеи… Так не шейте вы, евреи, ливреи! Это правда, это правда, это правда, Это было и, боюсь, будет завтра. Может, завтра, может, даже скорее, Так не шейте вы, евреи, ливреи!

$69 Возвращение на Итаку

Памяти О.Э.Мандельштама "…И только к свету – что в звёздной колючей неправде, А жизнь проплывает театрального капора пеной, И некому молвить: "Из табора улицы тёмной". О.Мандельштам Всю ночь за стеной ворковала гитара – Сосед-Прощелыга крутил юбилей, И два понятых, словно два санитара, Зевая, томились у чёрных дверей. И жирные пальцы с неспешной заботой Кромешной своей занимались работой. И две королевы глядели в молчаньи, Как пальцы копались в бумажной мочале. Как жирно листали за книжкою книжку, А сам-то король – всё бочком да вприпрыжку, Чтоб взглядом не выдать – не та ли страница, Чтоб рядом не видеть безглавые лица. А пальцы искали – крамолу, крамолу! А там, за стеной, всё гоняли "Рамону": "Рамона, какой простор вокруг, взгляни, Рамона, ведь в целом мире мы одни…" А жизнь проплывает театрального капора пеной… И глядя, как пальцы шуруют в обивке, "Вольно ж тебе было, – он думал, – вольно!… Глотай своего якобинства опивки! Не уксус ещё, но уже не вино, Щелкунчик-Скворец, простофиля-Емеля, Зачем ты ввязался в чужое похмелье? На что истратил свои золотые?" И скучно следили за ним понятые, И две королевы бездарно курили, И тоже казнили себя и корили За лень, за небрежный кивок на вокзале, За всё, что ему в торопях не сказали… А пальцы копались, и рвалась бумага, И пел за стеной тенорок-бедолага: "Рамона, моя любовь, мои мечты, Рамона, везде и всюду – только ты…" И только и свету, что в звёздной колючей неправде… По улицам чёрным, за вороном чёрным, За этой каретой, где окна крестом, Я буду метаться в дозоре почётном Пока, обессилев не рухну пластом. Но слово останется, слово осталось, Не к слову, а к сердцу приходит усталость. И хочешь-нехочешь, слезай с карусели, И хочешь-нехочешь, кончай одиссеи. Но нас не помчат паруса на Итаку, В наш век на Итаку везут по этапу. Везут Одиссея в телячьем вагоне, Где только и счастья, что нету погони. Где выпив ханжи на потеху вагону, Блатарь-одессит распевает "Рамону": "Рамона, ты слышишь ветра нежный зов, Рамона, ведь это песнь любви без слов…" И некому молвить, и некому молвить, и некому молвить: "Из табора улицы тёмной!…"

$169 Л е г е н д а о т а б а к е

Памяти Д.Хармса Из дома вышел человек С верёвкой и мешком, И в дальний путь, и в дальний путь Отправился пешком. Он шёл всё прямо и вперёд, И всё вперёд глядел, Не спал, не пил, не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел. И вот однажды на заре Вошёл он в тёмный лес, И с той поры, и с той поры, И с той поры исчез. Но если как-нибудь его Случится встретить вам, Скорей тогда, тогда скорей, Скорей скажите нам. Даниил Хармс. Лил жуткий дождь, шёл страшный снег, Вовсю дурил двадцатый век. Кричала кошка на трубе И выли сто собак… И встав с постели, человек Увидел кошку на трубе, Зевнул, и сам сказал себе: "Кончается табак. Табак кончается – беда, Пойду, куплю табак." И вот… но это ерунда, И было всё не так. Из дома вышел человек С верёвкой и мешком, И в дальний путь, и в дальний путь Отправился пешком… И тут же, проглотив смешок, Он сам себя спросил: "А для чего он взял мешок?" Ответьте, Даниил. Вопрос резонный, нечем крыть, Летит к чертям строка. И надо, видно, докурить Остаток табака. Из дома вышел человек Та-та-та с посошком, И в дальний путь, и в дальний путь Отправился пешком. Он шёл и всё глядел вперёд, И всё вперёд глядел, Не спал, не пил, не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел… А может снова всё начать И бросить этот вздор? Уже на ордере печать Оттиснул прокурор… Начнём вот эдак – пять зайчат Решили ехать в Тверь… А в дверь стучат, а в дверь стучат, Пока не в эту дверь. Пришли зайчата на вокзал, Пришли зайчата в зальце, И сам кассир, смеясь, сказал: "Впервые вижу зайцев." Но этот чёртов человек С верёвкой и мешком, Он и без спора в дальний путь Отправился пешком. Он шёл и всё глядел вперёд, И всё вперёд глядел, Не спал, не пил, не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел. И вот однажды поутру Вошёл он в тёмный лес. И с той поры, и с той поры, И с той поры исчез… На воле – снег, на кухне – чад, Вся комната в дыму, А в дверь стучат, а в дверь стучат, На этот раз – к нему! О чём он думает теперь, (Теперь, потом, всегда), Когда стучит ногою в дверь Чугунная беда? А тут ломается строка, Строфа теряет стать, И нет ни капли табака, А там уж не достать. И надо дописать стишок Пока они стучат… И значит, всё-таки мешок, И побоку зайчат! (А в дверь стучат!) В двадцатый век! (Стучат!) Как в тёмный лес… Ушёл однажды человек И навсегда исчез. Но Парка нить его тайком По-прежнему прядёт. А он ушёл за табаком, Он вскорости придёт. За ним бежали сто собак, И кот по крышам лез, Но только в городе табак В тот день как раз исчез. И он пошёл в Петродворец, Потом пешком в Торжок, Он догадался, наконец, Зачем он взял мешок… Он шёл сквозь свет и шёл сквозь тьму, Он был в Кижах и был в Крыму, А опер каждый день к нему Стучался, как дурак, И много-много лет подряд Соседи хором говорят: "Он вышел пять минут назад, Пошёл купить табак."

$91 Уходят друзья

Памяти Фриды Вигдоровой Уходят, уходят, уходят друзья, Одни в никуда, а другие в князья, В осенние дни и в весенние дни, Как будто в году воскресенья одни. Уходят, уходят, уходят, Уходят мои друзья. Не спешите сообщить по секрету – Я не верю вам, не верю, не верю! Но приносят на рассвете газету, И газета подтверждает потерю. Знать бы загодя кого сторониться, А кому была улыбка причастьем… Есть – уходят на последней странице, Но которые на первой – те чаще. Уходят, уходят, уходят друзя, Каюк одному, а другому – стезя. Такой по столетию ветер гудит, Что носит своих и чужих не щадит. Уходят, уходят, уходят, Уходят мои друзья. Вы мечтали о морях-океанах, Собирались прямиком на Гаваи… И, как спятивший трубач спозаранок, Уцелевших я друзей собираю. Я на ощупь, и на вкус, и по весу Учиняю им проверку, но вскоре – Вновь приносят мне газету-повестку К отбыванию повинности горя. Уходят, уходят, уходят друзья, Уходят, как в ночь эскадрон на рысях. Им право – не право, им совесть – пустяк, Одни наплюют, а другие простят… Уходят, уходят, уходят, Уходят мои друзья. И когда потеря громом крушенья Всю планету полоснула по сердцу, Не спешите сообщить в утешенье, Что немало потерь по соседству. Не дарите мне беду, словно сдачу, Словно сдачу, словно гривенник стёртый, Я ведь всё равно по мёртвым не плачу, Я не знаю кто живой, а кто мёртвый… Уходят, уходят, уходят друзья, Одни в никуда, а другие в князья, В осенние дни, и в весенние дни, Как будто в году воскресенья одни… Уходят, уходят, уходят, Уходят мои друзья.

По образу и подобию *********************** Цыганская

(Памяти Блока) Повстречала девчонка бога, Бог пил мёртвую в монопольке. Ну, а много ль от бога прока В чертовне и в чаду попойки?
Ах, как пúлось к полночи, Как в башке гудело! Как цыгане-сволочи Пели "Кон а вело"! "Ай, да кон а вело, Грэн градело, Ай, да с рысако палал кхелело…"
А девчонка сидела с богом, К богу фасом, а к прочим боком. Ей домой бы бежать к папане, А она чокается шампанью. "Ах, ёлочки-мочалочки, Славно вина пьются, В серебряной чарочке На золотом блюдце. Кому чару пить? Кому здраву быть? Ко-ро-ле-ви-чу Александрови-чу…" С самоваров – к чертям полуда! Чад летел над столами сотью. А в четвёртом часу, под утро, Бог последнюю кинул сотню. Бога, пьяного в дугу, Все теперь пугали. И цыгане – ни гу-гу, Разбрелись цыгане. И друзья, допив до дна, – Скатертью дорога! Лишь девчонка та одна Не бросала бога. А девчоночка эта с Охты И глаза у ней цвета охры. Ждёт маманя свою кровинку, Она ж с богом сидит в обнимку. И надменный половой Шаркал мокрой тряпкой. Бог с поникшей головой Горбил плечи зябко. И спросил у цыган: "Хоть слова, Хоть немножечко, хоть чуть слышно…" А в ответ ему жбан рассола: Понимай, мол, что время вышло.
Вместо водочки – вода, Вместо пива – пена… И девчоночка тогда Тоненько запела: "Ай, да кон а вело, Грэн градело, Ай, да с рысако падал кхавело…"
Ах, как пела девчонка богу, Ах, как пела девчонка Блоку… И не знала она, не знала, Что бессмертной в то утро стала. Этот тоненький голос в трактирном чаду Будет вечно звенеть в "Соловьином саду"…

По образу и подобию

Начинается день и дневные дела, Но треклятая месса уснуть не дала. Ломит поясницу и ноет бок. Бесконечной стиркою дом пропах. Но – с добрым утром, Бах!– говорит Бог, – с добрым утром, Бог!– говорит Бах, – с добрым утром… А над нами с утра, а над нами с утра, Как кричит вороньё на пожарище, Голосят рупора, голосят рупора: – С добрым утром, вставайте, товарищи! И потом, досыпая, мы едем в метро, В электричке, в трамвае, в автобусе, И орут, выворачивая нутро, Рупора о победах и доблестях! И спросонья бывает такая пора, Что готов я в припадке отчаянья Посбивать рупора, посшибать рупора, И услышать прекрасность молчания… Под попрёки жены исхитрись-ка изволь Сочинить переход из це-Дура в ха-Моль. От семейных ссор, от долгов и склок Никуда не деться и дело – швах. Но – Не печалься, Бах, – говорит Бог, – Да уж ладно, Бог, – говорит Бах, Да уж ладно… И у бабки инсульт, и хворает жена, И того не хватает, и этого, И лекарства нужны, и больница нужна, Только место не светит покедова. И меня в перерыв вызывают в местком, Ходит пред по месткому присядкою: – Раз уж дело такое, то мы подмогнем – Безвозвратною ссудим десяткою. И кассир, мне деньгу отслюнив по рублю, Ухмыльнётся ухмылкой грабительской. Я поллитра куплю, валидолу куплю, Двести сыру и триста любительской… А пронзительный ветер, предвестник зимы, Дует в двери капеллы Святого Фомы. И поёт орган, что всему итог – Это вечный сон, это тлен и прах. Но – Не кощунствуй, Бах, – говорит Бог, – А ты дослушай, Бог, – говорит Бах, А ты дослушай… А у суки-соседки гулянка в соку: Воют девки, хихикают хахали. Я поллитра открою, нарежу сырку, Дам жене валидолу на сахаре. И по первой налью, и налью по второй, И сырку и колбаски покушаю, И о том, что я самый геройский герой, Передачу охотно послушаю. И трофейную трубку свою запалю, Посмеюсь над мычащею бабкою, И ещё раз налью, и ещё раз налью, И к соседке схожу за добавкою… …Он снимает камзол, он сдирает парик. Дети шепчутся в детской: "Вернулся старик." Что ж, ему за сорок – немалый срок, Синева, как пыль на его губах, И – Доброй ночи, Бах, – говорит Бог, – Доброй ночи, Бог, – говорит Бах, Доброй ночи…

Закон природы

Ать-два, левой, правой, Три-четыре, левой, правой, Ать-два-три, Левой, два-три. Отправлен взвод в ночной дозор Приказом короля. Выводит взвод тамбур-мажор, Тра-ля-ля-ля-ля-ля. Эй, горожане, прячьте жён, Не лезьте с дуру на рожон, Выводит взвод тамбур-мажор, Тра-ля-ля-ля. Пусть в бою труслив, как заяц, И деньжат всегда в обрез, Но зато какой красавец! – Чёрт возьми, какой красавец! И какой на вид храбрец! Ать-два, левой, правой, Три-четыре, левой, правой, Ать-два-три, Левой, два-три. Проходит пост при свете звёзд, Дрожит под ним земля. Выходит пост на чёртов мост, Тра-ля-ля-ля-ля-ля. Чеканя шаг при свете звёзд, На чёртов мост выходит пост, – И, раскачавшись, рухнул мост, Тра-ля-ля-ля. Целый взвод слизнули воды, Как корова языком, Потому что у природы Есть такой закон природы – Колебательный закон. Ать-два, левой, правой, Три-четыре, левой, правой, Ать-два-три, Левой, два-три. Давно в музей отправлен трон, Не стало короля. Но существует тот закон, Тра-ля-ля-ля-ля-ля. И кто с законом не знаком, Пуст учит срочно тот закон – он очень важен тот закон – Тра-ля-ля-ля. Отправляясь в путь-дорогу, Не для кружева-словца, А поверьте, ей-же богу: Если все шагают в ногу, Мост обру-ши-ва-ет-ся! Ать-два, левой, правой, Три-четыре, левой, правой, Ать-два-три, Левой, правой, – Кто как хочет!

§52 Кадеш

Поэма в песнях. Кадеш – еврейская поминальная молитва, которую сын произносит в память о покойном отце). Цикл песен "Кадеш" посвящается памяти великого польского врача, писателя и педагога Януша Корчака, который погиб вместе со своими воспитанниками из школы-интерната "Дом сирот" в Треблинке. Как я устал повторять бесконечно всё то же и то же. Падать. И вновь на своя возвращаться круги. Я не умею молиться, прости меня, Господи, Боже! Я не умею молиться, прости меня и помоги! …А по вечерам, как ни в чём не бывало, играет музыка. Сан-Луи блюз! Ты во мне как боль, как ожог, сан-Луи блюз! Захлёбывается рожок, а вы сидите и слушаете, И с меня не сводите глаз. Вы жрёте, пьёте и слушаете, и с меня не сводите глаз. И поёт мой рожок про дерево, на котором я вздёрну вас. Да-с, да-с! "Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается". / Януш Корчак. Дневник./ Уходят из Варшавы поезда. И всё пустее гетто, всё темней. Глядит в окно чердачная звезда, Гудят всю ночь, прощаясь поезда, И я прощаюсь с памятью моей. ********************* Цыган был вор, цыган был врун, Но тем милей вдвойне. Он трогал семь певучих струн И улыбался мне. И говорил: "Учи, сынок, Учи цыганский счёт: Семь дней недели создал бог, Семь струн гитары – чёрт. И он ведётся неспроста, Тот хитрый счёт, пойми, Ведь даже радуга и та – Из тех же, из семи Цветов". ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– * * * Осенней медью город опалён, А я – хранитель всех его чудес. Я неразменным одарён рублём, Мне ровно дважды семь. И я влюблён во всех дурнушек И во всех принцесс. Осени меня своим крылом, Город детства с тайнами неназванными. Счастлив я, что и в беде, и в праздновании Был слугой твоим и королём. Я старался делать всё, что мог, Не просил судьбу ни разу: "Высвободи!" И скажу на самой смертной исповеди, /Если есть на свете детский Бог!/: "Всё я, боже, получил сполна, Где, в которой расписаться ведомости? Об одном прошу: спаси от ненависти. Мне не причитается она". * * * И вот я – врач, и вот заветный год. Мне семью пять, а веку семью два. В обозе госпитальном кровь и пот. И кто-то, помню, бредит и поёт Печальные и странные слова:
"Гори, гори, моя звезда, Звезда любви приветная. Ты у меня одна заветная, Другой не будет никогда…"
Ах, какая в тот день приключилась беда! По дороге затопленной, по лесу, Чтоб проститься со мною, с чужим навсегда, Ты прошла пограничную полосу. И могли ль мы понять в том году роковом, Что беда эта станет пощадою? Полинявшее знамя пустым рукавом Над платформой качалось дощатою. Наступила внезапно чужая зима, И чужая, и всё-таки близкая. Шла францизская фильма в дурном синема, Барахло торговали австрийское. Понукали извозчики дохлых коняг, И в кафе, заколоченном наглухо, Мы с тобою сидели и пили коньяк, И жевали засохшее яюлоко. И в молчаньи мы знали про нашу беду, И надеждой не тешились гиблою. И в молчаньи мы пили за эту звезду, Что печально горит над могилою… "Умру ли я, и над могилою…" Всю ночь гудят, прощаясь, поезда, И скоро наш черёд. Как ни крути, Ну что ж, гори, гори моя звезда, Моя шестиконечная звезда, Гори на рукаве и на груди. * * * Окликает это давним прозвищем, И ляжет снег покровом пряничным, Когда я снова стану маленьким, А мир опять большим и праздничным. Когда я снова стану облаком, Когда я снова стану зябликом, Когда я снова стану маленьким, И мир опять запахнет яблоком, Меня снесут с крылечка сонного, И я проснусь от скрипа санного, Когда я снова стану маленьким И мир чудес открою заново. Звезда в огне и на груди звезда, И не поймёшь, которая ясней. И я устал, и, верно, неспроста Всю ночь гудят, прощаясь поезда. И я прощаюсь с памятью моей… А ещё жила в доме сирот девочка Натя. После тяжёлой болезни у неё отнялись ноги и она не могла ходить. Но она рисовала, сочиняла песенки. вот одна из них: Я кораблик клеила Из цветной бумаги, Из коры и клевера, С клевером на флаге. Он зелёный, розовый, Он в смолистых каплях. Клеверный, берёзовый, Славный мой кораблик. А когда забулькают Ручейки весенние, Дальнею дорогою, Синевой морской Поплывёт кораблик мой К острову спасения, Где ни войн, ни выстрелов, Солнце и покой. Я кораблик ладила, Пела, словно зяблик. Зря я время тратила – Сгинул мой кораблик. Не в грозовом отблеске В буре-урагане, – Попросту при обыске Смяли сапогами. Но когда забулькают Ручейки весенние, В облаках приветственно Протрубит журавлик, К солнечному берегу, К острову спасения Чей то обязательно Доплывёт кораблик… Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена героев, вы не забудьте, пожалуйста, я вас очень прошу, не забудьте Петра Залевского, инвалида войны, бывшего гренадера, который служил у нас в доме сирот сторожем, и был убит польскими полицаями осенью сорок второго года. Он убирал наш бедный двор, Когда они пришли. И странен был их разговор, – Как на краю земли. Как разговор у той черты, Где только "Нет" и "Да". Они ему сказали: "Ты! А ну иди сюда!" Они спросили: "Ты поляк?" И он сказал: "Поляк." Они спросили: "Как же так?" И он сказал: "Вот так." "Но ты ж, культяпый, хочешь жить! Зачем же, чёрт возьми, Ты в гетто нянчишься, как жид, С жидовскими детьми? К чему, – сказали, – трам-там-там, К чему такая спесь? Пойми, – сказали, – Польша – там!" А он ответил: "Здесь! И здесь она, и там она – Моя прекрасная страна". И вновь спросили: "Ты поляк?" И он сказал: "Поляк". "Ну что ж, – сказали, – значит так?" И он ответил: "Так." "Ну что ж, – сказали, – кончен бал," Скомандовали: "Пли!" И прежде, чем он сам упал, Упали костыли. И прежде, чем пришли покой, И сон, и тишина, Он помахать успел рукой, Глядевшим из окна. О, дай мне Бог конец такой: Всю боль испив до дна, В свой смертный миг махнуть рукой Глядящим из окна! * * * …А потом наступил такой день, когда дому сирот – детям и воспитателям – было приказано явиться с вещами на Умшлягплац /Так называлась при немцах площадь у Гданьского вокзала/. Эшелон уходит ровно в полночь, Паровоз-балбес пыхтит: "Шелом!" Вдоль перрона строем встала сволочь, Сволочь провожает эшелон. Эшелон уходит ровно в полночь, Эшелон уходит прямо в рай. Как мечтает поскорее сволочь Донести, что Польша – юденфрай. Юденфрай – Варшава, Познань, Краков, Весь протекторат из края в край – В чёрной чертовне паучьих знаков, Ныне и вовеки – юденфрай. А на Умшлягплаце, у вокзала Гетто ждёт устало, чей черёд? И гремит последняя осанна Лаем полицая: "Дом сирот!" Шевелит губами переводчик, Глотка пересохла, грудь в тисках. Но уже поднялся старый Корчак С девочкою Натей на руках. Знаменосец – козырёк с заломом, Чубчик вьётся, словно завитой, И горит на знамени зелёном Клевер, клевер, клевер золотой. Два горниста поднимают трубы, Знаменосец выправил древко, Детские обветренные губы Запевают грозно и легко: "Наш славный поход начинается просто: От старого мяста до Гданьского моста. И дальше, и с песней, построясь по росту, К Варшавским предместьям, по Гданьскому мосту, По Гданьскому мосту. По улицам Гданьска, по улицам Гданьска Шагают девчонки Марыся и Баська, А маленький Боля, а рыженький Боля Застыл, потрясённый, у края прибоя, У края прибоя…" Пахнет морем, тёплым и солёным, Вечным морем и людской тщетой, И горит на знамени зелёном Клевер, клевер, клевер золотой. Мы проходим по трое рядами Сквозь кордон эсэсовских ворон… Дальше начинается преданье: Дальше мы выходим на перрон. И бежит за мною переводчик, Робко прикасается к плечу: "Вам разрешено остаться, Корчак". Если верить сказке, я молчу. К поезду, к чугунному порогу Я веду детей, как на урок. Надо вдоль вагонов по перрону, Вдоль, а мы шагаем поперёк. Рваными ботинками бряцая, Мы идём не вдоль, а поперёк. И берут, смешавшись, полицаи Кожаной рукой под козырёк. И стихает плач в аду вагонном, И над всей прощальной маетой Пламенем на знамени зелёном Клевер, клевер, клевер золотой. Может, в жизни было по-другому, Только эта сказка вам не врёт: К своему последнему вагону, К своему чистилищу-вагону, К пахнущему хлоркою вагону С песнею подходит дом сирот. По улицам Лодзи, по улицам Лодзи Шагают вприпрыжку почтенные гости. Шагают мальчишки, шагают девчонки, И дуют в дуделки, и крутят трещётки. И крутят трещетки. Ведут нас дороги, и шляхи, и трассы, Снега в Закопане, где синие Татры. На белой вершине зелёное знамя, И вся наша бедная Польша под нами. Вся Польша…" …И тут кто-то из высших чинов, не выдержав, дал сигнал к отправлению, и эшелон "Варшава – Треблинка" задолго до назначенного часа – невероятный случай! – тронулся в путь. Вот и кончается песня, Вот и смолкли трещётки, Вот и скорчено небо В переплёте решётки. И державе своей под вагонную тряску Сочиняет король угомонную сказку: "Итак, начнём благословясь, Лет сто тому назад В своём дворце неряха-князь Развёл везде такую грязь, Что был и сам нерад. И как-то, очень рассердясь, Призвал он маляра. "А не пора ли, – молвил князь, – Закрасить краской эту грязь?" Маляр сказал: "Пора! Давно пора, вельможный князь, Давным-давно пора". И стала грязно-жёлтой грязь, И стала грязно-белой грязь, И стала грязно-синей грязь Под кистью маляра. А потому, что грязь есть грязь, В какой ты цвет её ни крась. Нет, некстати была эта сказка, некстати, И молчит моя чудо-держава. А потом неожиданно голосом Нати Невпопад говорит: "До свиданья, Варшава!" И тогда, как стучат колотушкой о шпалу, Застучали сердца колотушкой о шпалу. Загудели сердца: "Мы вернёмся в Варшаву! Мы вернёмся, вернёмся, вернёмся в Варшаву!" По вагонам, подобно лесному пожару, Из вагона в вагон, от состава к составу, Как присяга гремит: "Вернёмся в Варшаву! Мы вернёмся, вернёмся, вернёмся в Варшаву! Пусть мы дымом истаем над адовым пеклом, Пусть тела превратятся в горячую лаву, Но дождём, но травою, но ветром, но пеплом Мы вернёмся, вернёмся, вернёмся в Варшаву!" * * * А мне-то, а мне что делать? И так моё сердце в клочьях. Я в том же трясусь вагоне, И в том же горю пожаре! Но из года семидесятого Я вам кричу: "Пан Корчак! Не возвращайтесь! Вам страшно будет В этой Варшаве. Землю отмыли добела, Нету ни рвов, ни кочек. Твердят о бессмертной славе, Но слёзы и кровь забыты. Поймите это, пан Корчак! Не возвращайтесь! Вам страшно будет В этой Варшаве! Дали зрелищ и хлеба, Взяли Вислу и Татры, Землю, море и небо, – Всё, мол, наше, – А так ли? Дня осеннего пряжа С вещим зонтом кукушки – Ваша? Врёте, не ваша! Это осень Костюшки! Небо в пепле и саже От фабричного дыма – Ваше? Врёте, не ваше! Это небо Тувима! Сосны, гордые стражи, Там, над балтикой пенной – Ваши? Врёте, не ваши! Это сосны Шопена! Паясничают гомункулусы, геройски рожи корчат, Рвётся к нечистой власти орава нечистая швали. Не возвращайтесь в Варшаву, я очень прошу вас, пан Корчак, Не возвращайтесь! Вам нечего делать В этой Варшаве!"… …А по вечерам всё также играет музыка. Музыка! как ни в чём не бывало. Сан-Луи блюз! Ты во мне, как боль, как ожог. Сан-Луи блюз! Захлёбывается рожок. На пластинках моно и стерео Горячи признанья в любви. И поёт мой рожок про дерево Там на родине, в сан-Луи. Над землёй моей отчей выстрелы. Пыльной ночью всё "Бах" да "Бах", Но гоните монету, мистеры, И за выпивку, и за баб. А ещё – ну прямо комедия – Ещё за вами должок: Выкладывайте последнее За то, что поёт рожок. А вы сидите и слушаете и с меня не сводите глаз, Вы платите деньги и слушаете, и с меня не сводите глаз. Вы жрёте, пьёте и слушаете, и с меня не сводите глаз. И поёт мой рожок про дерево, на котором я вздёрну вас. Да-с, да-с! "Я никому не желаю зла. не умею. не знаю, как это делается". Как я устал повторять бесконечно всё то же и то же. Падать. и вновь на своя возвращаться круги. Я не умею молиться, прости меня, Господи, Боже! Я не умею молиться, прости меня и помоги!…

$83 Поезд

Памяти С.М.Михоэлса Ни гневом, ни порицаньем Давно уж мы не бряцаем, Здороваемся с подлецами, Раскланиваемся с полицаями. Не рвёмся ни в бой, ни в поиск – Всё праведно, всё душевно… Но слышишь: уходит поезд, Ты помни: уходит поезд! Сегодня и ежедневно. Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-… А мы балагурим, а мы куролесим, Нам недругов лесть – как вода из колодца. А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам Колёса, колёса, колёса, колёса… Такой у нас нрав спокойный, Что без никаких стараний Нам кажется путь окольный Кратчайшим из расстояний. Оплачен страховки полис, Готовит побег царевна… Но помни: отходит поезд, Ты слышишь: отходит поезд Сегодня и ежедневно. Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-… Мы пол отциклюем, мы шторки повесим, Чтоб нашему раю – ни краю, ни сносу. А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам Колёса, колёса, колёса, колёса… От скорости века в сонности Живём мы, в живых не значась, Непротивление совести – Удобнейшее из чудачеств. И только порой под сердцем Кольнёт тоскливо и гневно: Уходит поезд в Освенцим, Наш поезд уходит в Освенцим! Сегодня и ежедневно. Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-… А так наши судьбы как-будто похожи – И на гору вместе, и вместе с откоса, Но вечно – по рельсам, по сердцу, по коже – Колёса, колёса, колёса, колёса…

$87 Мы не хуже Горация

Вы такие нестерпимо ражие И такие, в сущности, примерные, Всё томят вас бури вернисажные, Всё шатают поводки премьерные. Ходите, тишайшие, в неистовых, Феями цензурными заняньканы! Ну, а если – ни премьер, ни выставок, Десять метров комната в Останкино? – Где улыбкой стражники-наставники Не сияют благостно и святочно, Но стоит картина на подрамнике, Вот и всё! А этого достаточно! Там стоит картина на подрамнике – Этого достаточно! Осудив и совесть и бесстрашие, Вроде, не заложишь и не купишь их, Ах, как вы присутствуете, ражие, По карманам рассовавши кукиши! Что ж, зовите небылицы былями, Окликайте стражников по имени! Бродят между ражими Добрынями Тунеядцы Несторы и Пимены. Их имён с эстрад не рассиропили, В супер их не тискают облаточный, "Эрика" берёт четыре копии, Вот и всё! А этого достаточно! Пусть пока всего четыре копии – Этого достаточно! Время сеет ветры, мечет молнии, Создаёт советы и комиссии, Что ни день – фанфарное безмолвие Славит многодумное безмыслие. Бродит Кривда с полосы на полосу, Делится с соседской Кривдой опытом, Но гремит напетое вполголоса, Но гудит прочитанное шёпотом. Ни партера нет, ни лож, ни яруса, Клака не безумствует припадочно, Есть магнитофон системы "Яуза", Вот и всё! А этого достаточно! Есть, стоит картина на подрамнике! Есть, отстукано четыре копии! Есть магнитофон системы "Яуза"! И этого достаточно!

$34 Старательский вальсок

Мы давно называемся взрослыми И не платим мальчишеству дань, И за кладом на сказочном острове Не стремимся мы в дальнюю даль. Ни в пустыню, ни к полюсу холода, Ни на катере к этакой матери… Но поскольку молчание – золото, То и мы, безусловно, старатели. Промолчи – попадёшь в богачи! Промолчи! промолчи! промолчи! И не веря ни сердцу, ни разуму, Для надёжности спрятав глаза, Сколько раз мы молчали по-разному, Но не "против", конечно, а "за"… Где теперь крикуны и печальники? Отшумели и сгинули смолоду, А молчальники вышли в начальники, Потому что молчание – золото. Промолчи – попадёшь в первачи! Промолчи, промолчи, промолчи! И теперь, когда стали мы первыми, Нас заела речей маета. Но под всеми словесными перлами Проступает пятном немота. Пусть другие кричат от отчаянья, От обиды, от боли, от голода… Мы-то знаем: доходней молчание, Потому что молчание – золото. Вот как просто попасть в богачи, Вот как просто попасть в первачи, Вот как просто попасть в палачи: Промолчи! промолчи! промолчи!

$166 Прилетает по ночам ворон…

Прилетает по ночам ворон, Он – бессонницы моей кормчий, Если даже я ору ором – Не становится мой ор громче! Он едва на пять шагов слышен, Но и это, говорят, слишком. Но и это, словно дар свыше – Быть на целых пять шагов С л ы ш н ы м !

$24 Гусарская песня

По рисунку Палешанина Кто-то выткал на ковре Александра Полежаева В чёрной бурке на коне. Тёзка мой – и зависть тайная, Сердце, горем горячи! Зависть тайная летальная, Как сказали бы врачи. Славно, братцы, славно, братцы, Славно, братцы-егеря, Славно, братцы-егеря, Рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, Ах, соколы, орлы… Кому вы в сердце метили, Лепажевы стволы? Не мне ль вы в сердце метили, Лепажевы стволы?… А беда явилась заполночь, Но не пулею в висок, Просто в путь, в ночную заволочь Важно тронулся возок. И не спать, не выпить водочки, Не держать в руке бокал… Едут трое – сам в серёдочке, Два жандарма по бокам. Славно, братцы, славно, братцы, Славно, братцы-егеря, Славно, братцы-егеря, Рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, Пора бы выйти в знать, Но этой арифметики Поэтам не узнать, Ни прошлым и ни будущим Поэтам не узнать… Где ж друзья твои, ровесники?– Некому тебя спасать. Началось всё дело с песенки, А потом пошла писать! И по мукам, как по лезвию – Размышляй теперь о том, То ли броситься в поэзию, То ли сразу в жёлтый дом. Славно, братцы, славно, братцы, Славно, братцы-егеря, Славно, братцы-егеря, Рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, Возвышенная речь… А всё-таки наветики Страшнее, чем картечь, Доносы и наветики Страшнее, чем картечь… По рисунку Палешанина Кто-то выткал на ковре Александра Полежаева В чёрной бурке на коне. Но оставь, художник, вымысел, Нас в герои не крои: Нам не знамя жребий вывесил – Носовой платок в крови… Славно, братцы, славно, братцы, Славно, братцы-егеря, Славно, братцы-егеря, Рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, Нерукотворный стяг… И дело тут не в метрике – Столетие – пустяк, Столетие, столетие, Столетие – пустяк.

Обещанная песня

Памяти А.Вертинского И вновь эти вечные трое Играют в преступную страсть, И вновь эти греки из Трои Стремятся Елену украсть. А сердце сжимается больно, Виски малярийно мокры От этой игры треугольной, Безвыигрышной этой игры… Развей мою скуку жалейкой, Где скрыты лады под корой, И спой, как под старой шинелькой Лежал сероглазый король. В беспамятстве дедовских кресел Глаза я закрою, и вот: Из рыжей бразилии крейсер В кисейную гавань плывёт. А гавань созвездия множит, А тучи – летучей грядой… Но век – нет – вмешаться не может, А норов у века крутой. Он судьбы смешает, как фанты – Ему ералаш по душе – И вот он враля-лейтенанта Устроит морским атташе. На карте истории некто Возникнет подобно мазку, И правнук лилового негра За займом приедет в Москву. И всё ему даст непременно Тот некто, который никто. И тихая пани Ирена Наденет на негра пальто. И так этот мир разутюжен, Что чёрта ли нам на рожон?! Нам ужин прощальный не нужен, А сто пятьдесят под боржом. А трое… ну что же, что трое – Им равное право дано. А Троя… разрушена Троя, И это известно давно. Всё предано праху и тлену, Ни дат не осталось, ни вех. А нашу Елену – Елену Не греки украли, а век…

$30 Спрашивайте, мальчики!

Спрашивает мальчик: почему? Спрашивает мальчик: почему? Двести раз и триста – почему? Тучка набегает на чело? А папаша режет ветчину, А папаша режет ветчину, А папаша режет ветчину, Он сопит и режет ветчину, И не отвечает ничего. Снова замаячили быль, боль. Снова рвутся мальчики в пыль, в бой. Вы их не пугайте, не осаживайте. Спрашивайте, мальчики, спрашивайте. Спрашивайте! спрашивайте! Спрашивайте, как и почему, Спрашивайте, как и почему, Как и отчего, и почему? Спрашивайте, мальчики, отцов. Сколько бы ни резать ветчину, Сколько бы ни резать ветчину, Сколько бы ни резать ветчину, Надо отвечать в конце концов. Но в зрачке-хрусталике вдруг муть, А старые сандалики, ух, жмут… Ну, и не жалейте их, снашивайте, Спрашивайте, мальчики, спрашивайте, Спрашивайте, мальчики, спрашивайте. Спрашивайте! спрашивайте!

$43 О ш и б к а

Мы похоронены где-то под Нарвой, Под Нарвой, под Нарвой. Мы похоронены где-то под Нарвой, Мы были – и нет. Так и лежим, как шагали, – попарно, Попарно, попарно. Так и лежим, как шагали, – попарно, И общий привет! И не тревожит ни враг ни побудка, Побудка, побудка. И не тревожит ни враг ни побудка, Померзших ребят. Только однажды мы слышим: как-будто, Как-будто, как-будто, Только однажды мы слышим: как-будто, Вновь трубы трубят. Что ж, поднимайтесь, такие-сякие, Такие-сякие, Что ж, поднимайтесь, такие-сякие, Ведь кровь – не вода! Если зовёт своих мёртвых Россия, Россия, Россия, Если зовёт своих мёртвых Россия, То значит – беда. Вот мы и встали в крестах да в нашивках, В нашивках, в нашивках, Вот мы и встали в крестах да в нашивках В снежном дыму. Смотрим и видим, что вышла ошибка, Ошибка, ошибка, Смотрим и видим, что вышла ошибка, И мы ни к чему! Где полегла в сорок третьем пехота, Пехота, пехота, Где полегла в сорок третьем пехота Без толку, зазря – Там по пороше гуляет охота, Трубят егеря.

$50 Ночной дозор (Памятники)

Когда в городе гаснут праздники, Когда грешники спят и праведники, Государственные запасники Покидают тихонько памятники. Сотни тысяч (и все похожие) Вдоль по лунной идут дорожке, И случайные прохожие Кувыркаются в "неотложки".
И бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют!
На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно. Одинокий шагает памятник, Повторённый тысячекратно. То он в бронзе, а то он в мраморе, То он с трубкой, а то без трубки, И за ним, как барашки на море, Чешут гипсовые обрубки.
И снова бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют!
Я открою окно, я высунусь, Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию – Вижу: бронзовый генералисимус Шутовскую ведёт процессию. Он выходит на место лобное, "Гений всех времён и народов!" И, как в старое время доброе, Принимает парад уродов.
И снова бьют барабаны!.. Бьют барабаны, Бьют, бьют, бьют!
Прёт стеной мимо дома нашего Хлам, забытый в углу уборщицей, Вот сапог громыхает маршево, Вот обломанный ус топорщится. Им пока скрипеть да поругиваться, Да следы оставлять линючие, Но уверена даже пуговица, Что сгодится ещё при случае.
И будут бить барабаны, Бить барабаны, Бить, бить, бить!
Утро родины нашей розовое, Позывные летят, попискивая, Восвояси уходят бронзовые, Но лежат, притаившись, гипсовые. Пусть до времени покалечены, Но и в прахе хранят обличие, Им бы, гипсовым, человечины – Они вновь обретут величие.
И снова будут бить барабаны, Бить барабаны, Бить, бить, бить!

$85 Сто первый псалом MP3 (2.8 MB)

Посвящается Борису Чичибабину Я вышел на поиски Бога. В предгорье уже рассвело. А нужно мне было немного – Две пригоршни глины всего. И с гор я спустился в долину, Развёл осторожный костёр И красную вязкую глину В ладонях размял и растёр. Что знал я в ту пору о Боге На ранней заре бытия? Я вылепил руки и ноги, И голову вылепил я. И, полон предчувствием смутным, Мечтал я при свете огня, Что будет Он добрым и мудрым, Что Он пожалеет меня. Когда ж он померк, этот длинный День страхов, надежд и скорбей – Мой бог, сотворённый из глины, Сказал мне: "Иди и убей". И канули годы. И снова – Всё так же, но только грубей, Мой бог, сотворённый из слова, Твердил мне: "Иди и убей". И шёл я дорогою праха, Мне в платье впивался репей, И бог, сотворённый из страха, Шептал мне: "Иди и убей!" И вновь я печально и строго С утра выхожу за порог – На поиски доброго Бога И – ах, да поможет мне Бог!

$176 Русские плачи MP3 (4 MB)

На степные урочища, На лесные берлоги, Шли Олеговы полчища По немирной дороге. И на марш этот глядючи, В окаянном бессильи В голос плакали вятичи, Что не стало России! Ах, Россия, Рассея – Ни конца, ни спасенья. И живые, и мёртвые, Все молчат, как немые. Мы – Иваны Четвёртые, Место лобное в мыле! Лишь босой да уродливый, Рот беззубый разиня, Плакал в церкви юродивый, Что пропала Россия. О, Рассея, Россия – Все пророки босые! Горькой горестью мечены Наши беды и плачи – От петровой неметчины До нагайки казачьей. Птица вещая – троечка, Тряска вечная, чёртова! Не смущаясь ни столечка, Объявилась ты, троечка, Чрезвычайкой в Лефортово! Ах, Россия, Рассея – Чем набат не веселье?! Что ни год – лихолетье, Что ни враль – то мессия. Плачет тысячелетие По России – Россия. Плачет в бунте и скучности, А попробуй, спроси: А была ль она, в сущности, Эта Русь на Руси? Эта – с щедрыми нивами, Эта – в пене сирени, Где родятся счастливыми И отходят в смиреньи? Где, как лебеди, девицы, Где под ласковым небом Каждый с каждым поделится Божьим словом и хлебом. …Листья капают с деревца В безмятежные воды, И звенят, как метелица, Над землёй хороводы. А за прялкой беседы На крыльце полосатом Старики домоседы, Знай, дымят самосадом. Осень в золото набрана, Как икона в оклад… Значит, всё это наврано, Лишь бы в рифму да в лад?! Чтоб, как птицы на дереве, Затихали в грозу, Чтоб не знали, но верили И роняли слезу. Уродилась проказница, – Весь бы свет ей крушть, Согрешивши, покаяться И опять согрешить. Барам в ноженьки кланяться, Бить челом палачу… Не хочу с тобой каяться И грешить не хочу. Переполнена скверною От покрышки до дна… Но ведь где-то, наверное, Существует – Она! Та – с привольными нивами, Та – в кипеньи сирени, Где родятся счастливыми И отходят в смиреньи. Птица вещая, троечка, Буйный свист под крылом, Птица, искорка, точечка В бездорожьи глухом. Я молю тебя: "Выдюжи! Будь и в тленьи живой, Чтоб хоть в сердце, как в Китеже, Слышать благовест твой".

$181 Кошачьими лапами вербы

Кошачьими лапами вербы Украшен фанерный лоток, Шампанского марки "Ихъ штербе" /"Я умираю" (нем.) – последние слова А.П.Чехова/ Ещё остаётся глоток. А я и пригубить не смею Смертельное это вино, Подобно лукавому змею, Меня искушает оно! "Подумаешь, пахнет весною, И вербой торгуют враздрыг. Во первых строках – привозною, И дело не в том, во-вторых. Ни в медленном тлении вёсен, Ни в тихом мерцаньи строки, Ни в медленном таяньи вёсел Над жёлтой купелью реки – Ни лада, ни смысла, ни склада, Как в громе, гремящем вдали… А только и есть, что ограда Да мерзлын комья земли. А только и есть, что ограда Да склепа сырое жильё. Ты смертен, и это награда Тебе – за бессмертье Твоё…"

$184 Последняя песня

За чужую печаль и за чьё-то незваное детство нам воздастся огнём и мечом и позором вранья, возвращается боль, потому что ей некуда деться, возвращается вечером ветер на круги своя. Мы со сцены ушли, но ещё продолжается детство, наши роли суфлёр дочитает, ухмылку тая, возвращается вечером ветер на круги своя, возвращается боль, потому что ей некуда деться. Мы проспали беду, промотали чужое наследство, жизнь подходит к концу, и опять начинается детство, пахнет мокрой травой и махорочным дымом жилья, продолжается детство без нас, продолжается детство, продолжается боль, потому что ей некуда деться, возвращается вечером ветер на круги своя.

$31 Ещё раз о чёрте

Я считал слонов – и в нечет и в чёт, И всё-таки я не уснул, И тут явился ко мне мой чёрт И уселся верхом на стул. И сказал мой чёрт: "Ну как, старина, Ну, как же мы порешим? Подпишем союз – и айда в стремена, И ещё чуток погрешим! И ты сможешь лгать, и сможешь блудить, И друзей предавать гуртом! А то, что придётся потом платить, Так ведь это ж, пойми, – потом! Аллилуйя, аллилуйя! Аллилуйя – потом! Но зато ты узнаешь, как сладок грех Этой горькой порой седин, И что счастье не в том, что один за всех, А в том, что все – как один! И ты поймёшь, что нет над тобой суда, Нет проклятья прошлых лет, Когда вместе со всеми ты скажешь – да! И вместе со всеми – нет! И ты будешь волков на земле плодить, И учить их вилять хвостом! А то, что придётся потом платить, Так ведь это ж, пойми, – потом! Аллилуйя, аллилуйя! Аллилуйя – потом! И что душа? – Прошлогодний снег! А, глядишь, – пронесёт и так! В наш атомный век, в наш каменный век На совесть цена пятак! И кому оно нужно, это "добро", Если всем дорога – в золу… Так давай же, бери, старина, перо! И вот здесь распишись, в углу". Тут чёрт потрогал мизинцем бровь… И придвинул ко мне флакон. И я спросил его: "Это кровь?" "Чернила!" – ответил он… Аллилуйя, аллилуйя! "Чернила!" – ответил он…

$41 Облака

Облака плывут, облака, Не спеша плывут, как в кино. А я цыплёнка ем табака, Я коньячку принял полкило. Облака плывут в Абакан, Не спеша плывут облака. Им тепло, небось, облакам, А я продрог насквозь, на века! Я подковой вмёрз в санный след, В лёд, что я кайлом ковырял! Ведь недаром я двадцать лет Протрубил по тем лагерям. До сих пор в глазах снега наст! До сих пор в ушах шмона гам!.. Эй, подайте ж мне ананас И коньячку ещё двести грамм! Облака плывут, облака, В милый край плывут, в Колыму, И не нужен им адвокат, Им амнистия ни к чему. Я и сам живу – первый сорт! Двадцать лет, как день, разменял! Я в пивной сижу, словно лорд, И даже зубы есть у меня! Облака плывут на восход, Им ни пенсии, ни хлопот… А мне четвёртого – перевод, И двадцать третьего – перевод. И по этим дням, как и я, Полстраны сидит в кабаках! И нашей памятью в те края Облака плывут, облака… И нашей памятью в те края Облака плывут, облака…

$39 Плясовая (палачи)

Чтоб не бредить палачам по ночам, Ходят в гости палачи к палачам, И радушно, не жалея харчей, Угощают палачи палачей. На столе у них икра, балычок, Не какой-нибудь – "КВ" коньячок, А в последствии – чаёк, пастила, Кекс "Гвардейский" и печенье "Салют". И сидят заплечных дел мастера, И тихонько, но душевно поют: "О Сталине мудром, родном и любимом…" Был порядок, – говорят палачи, Был достаток, – говорят палачи, Дело сделал, – говорят палачи, – И, пожалуйста, сполна получи. Белый хлеб икрой намазан густо, Слёзы кипяточка горячей. Палачам бывает тоже грустно. Пожалейте, люди, палачей! Очень плохо палачам по ночам, Если снятся палачи палачам, И как в жизни, но ещё половчей, Бьют по рылу палачи палачей. Как когда-то, как в годах молодых, – И с оттяжкой, и ногою под дых. И от криков, и от слёз палачей Так и ходят этажи ходуном. Созывают "неотложных" врачей И с тоскою вспоминают о Нём, "О Сталине мудром, родном и любимом…" Мы на страже, – говорят палачи, Ну, когда же? – говорят палачи, Поскорей бы! – говорят палачи, – Встань, Отец, и вразуми, научи! Дышит, дышит кислородом стража, Крикнуть бы, но голос как ничей. Палачам бывает тоже страшно, Пожалейте, люди, палачей!

Пропавшая рифма

…Может быть, десяток неизвестных рифм Только и остался, что в Венесуэле! В.Маяковский …Установлены сроки и цены – по морям, по волнам, И в далёкий путь между рифами – по морям, по волнам – Установлены сроки и цены И в далёкий путь между рифами Повезли нам из Венесуэлы Два контейнера с новыми рифмами! По морям, по волнам, по морям, по волнам, по морям, по волнам! Так с пшеницей и ананасами – по морям, по волнам, Плыли рубленые и дольные – по морям, по волнам – Так с пшеницей и ананасами Плыли рубленые и дольные Современные, ассонансные, Не какие-нибудь глагольные – По морям, по волнам, по морям, по волнам, по морям, по волнам! Не снимает радист наушники – по морям, по волнам, А корабль подплывает к пристани – по морям, по волнам – Не снимает радист наушники, А корабль подплывает к пристани, Но биндюжники – есть биндюжники, Пол-бочонка с рифмами свистнули – По морям, по волнам, по морям, по волнам, по морям, по волнам! Хоть всю землю шагами выстели, по морям, по волнам, Хоть расспрашивай всех и каждого – по морям, по волнам – Хоть всю землю шагами выстели, Хоть расспрашивай всех и каждого, С чем рифмуется слово "истина" Не узнать ни поэтам, ни гражданам! По морям, по волнам, по морям, по волнам, по морям, по волнам! Виноваты во всём биндюжники.

Прощание с гитарой

Подражание Аполлону Григорьеву Осенняя, простудная, Прощальная пора, Гитара семиструнная – Ни пуха, ни пера! Ты с виду – тонкорунная, На слух – ворожея, Подруга семиструнная, Прелестница моя! Ах, как ты пела смолоду – Вся музыка и стать – Что было трудно голову С тобой не потерять! Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Как кружилась голова, моя душечка! Когда ж ты стала маяться В преклонные года – И стать не та, красавица, И музыка не та! Всё в говорке про странствия, Про ночи у костра… Была б, мол, только санкция – Романтики сестра! Романтика, романтика Небесных колеров, Нехитрая грамматика Небитых школяров! Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, И не совестно ль тебе, моя душечка?! И вот, как дождь по луночке, Который год подряд Всё на одной на струночке, И шесть других молчат! И лишь затем без просыпу Разыгрываешь страсть, Что, может, та, курносая, Послушает и даст! Так и живёшь, бездумная, В приятности примет – Гитара однострунная – Полезный инструмент! Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Ах, как скучно мне с тобой, моя душечка! Плевать, что стала курвою, Что стать подстать бл…м, Зато – номенклатурная, Зато – нужна людям! А что души касается, Про то забыть пора! Ну что ж, прощай, красавица, Ни пуха, ни пера!

Вальс, посвящённый уставу караульной службы

Поколение обречённых! Как недавно и, ах, как давно, Мы смешили смешливых девчонок, На протырку ходили в кино. Но задул сорок первого ветер – Вот и стали мы взрослыми вдруг. И вколачивал шкура-ефрейтор В нас премудрость науки наук. О, суконная прелесть устава – И во сне позабыть не моги, Что любое движенье направо Начинается с левой ноги. А потом в разноцветных нашивках Принесли мы гвардейскую стать И женились на разных паршивках, Чтобы всё поскорей наверстать. И по площади Красной, шалея, Мы шагали – со славой на "ты", – Улыбался нам "Он" с мавзолея, И охрана бросала цветы. Ах, как шаг мы печатали браво, Как легко мы прощали долги!.. Позабыв, что движенье направо, Начинается с левой ноги. Что же вы присмирели, задиры?! Не такой нам мечтался удел. Как пошли нас судить дезертиры, Только пух, так сказать, полетел. Отвечай, солдат, как есть на духу! Ты кончай, солдат, нести чкпуху! Что от Волги, мол, дошёл до Белграда, Не искал, мол, ни чинов, ни разживы, Так чего же ты не помер, как надо? Как положено тебе по ранжиру?! Еле слышно отвечает солдат: Ну, не вышло помереть, виноват. Виноват, что не загнулся от пули, Пуля-дура не в того угодила, Это ж вроде как с медалями в ПУРе, Вот и пули на меня не хватило! Всё морочишь нас, солдат, стариной! Бьёшь на жалость, гражданин строевой! Ни деньжат, мол, ни квартирки отдельной, Ничего, мол, нет такого в заводе, И один ты, значит, вроде идейный, А другие, значит, вроде Володи! Ах, друзья ж вы мои, дуралеи, – Снова в грязь непролазных дорог! Заколюченные параллели Преподали нам славный урок – Не делить с подонками хлеба, Перед лестью не падать ниц, И не верить ни в чистое небо, Ни в улыбку сиятельных лиц. Пусть опять нас тетёшкает слава, Пусть друзьями назвались враги, – Помним мы, что движенье направо Начинается с левой ноги!

Притча

По замоскворецкой Галилее Шёл он, как по выжженной земле. Мимо светлых окон "Бакалеи", Мимо тёмных окон "Ателье". Мимо, мимо булочных, молочных, Переставших верить в чудеса… И гудели в трубах водосточных Всех ночных печалей голоса. Всех тревог, сомнений, всех печалей Старческие вздохи, детский плач… И осенний ветер за плечами Поднимал, как крылья, лёгкий плащ. Мелкий дождик капал с небосвода, Светом фар внезапно озарён… Но уже он видел, как с восхода Через Юго-Западный район, Мимо показательной "Аптеки", Мимо "Гастронома" на углу Потекут к нему людские реки, Понесут признанье и хвалу. И не ветошь века, не обноски – Он им даст начало всех начал… И стоял слепой на перекрёстке, Осторожно палочкой стучал. И не зная, что пророку мнилось, Что кипело у него в груди, Он сказал негромко: "Сделай милость, Услужи, браток, переведи!.." Пролетали фары снова, снова, А в душе пророка всё ясней Билось то несказанное слово В несказанной мудрости своей. Много ль есть ещё на свете истин, Что способны потрясти сердца?.. И прошёл пророк по мёртвым листьям, Не услышав голоса слепца. И сбылось отныне и вовеки! Свет зари прорезал ночи мглу. Потекли к нему людские реки, Понесли признанье и хвалу. Над вселенской суетнёй мышиной Засияли истины лучи… А слепого, сбитого машиной, Не сумели выходить врачи.

$144 После вечеринки

Под утро, когда устанут Влюблённость, и грусть, и зависть, И гости опохмелятся И выпьют воды со льдом, Скажет хозяйка: "Хотите Послушать старую запись?" – И мой глуховатый голос Войдёт в незнакомый дом. И кубики льда в стакане Звякнут легко и ломко, И странный узор на скатерти Начнёт рисовать рука, И будет бренчать гитара, И будет крутиться плёнка, И в дальний путь к Абакану Отправятся облака… И гость какой-нибудь скажет: "От шуточек этих зябко, И автор напрасно думает, Что сам ему чёрт не брат!" "Ну что вы, Иван Петрович, – Ответит ему хозяйка, – Бояться автору нечего, Он умер лет сто назад…"

Голгофа

Понеслись кувырком, кувырком Отпечатки последнего тома. Сколько лет я с тобою знаком? Сколько дней ты со мною знакома? Сколько медленных дней и минут – Упустили мы время, разини! Променяют – потом помянут: Так не зря повелось на России! Только чем ты помянешь меня? Бросишь в ящика пыльную прорубь? Вдруг опять, среди белого дня, Семиструнный заплещется голубь, Заворкуют неладно лады Под нытьё обесславленной квинты… Если мы и не ждали беды, То теперь мы воистину квиты! Худо нам на восьмом этаже Нашей блочно-панельной Голгофы! Это есть. Это было уже. Это спето – и сложено в строфы. Это хворост для наших костров… Снова лезут докучные гости. И кривой кладовщик Иванов Отпустил на распятие гвозди…

Заклинание Добра и Зла

Здесь в окне по утрам просыпается свет, Здесь мне всё, как слепому, на ощупь знакомо… Уезжаю из дома! Уезжаю из дома! Уезжаю из дома, которого нет… Это дом и не дом. Это дым без огня. Это пыльный мираж или Фата-Моргана. Здесь Добро в сапогах рукояткой нагана В дверь стучало мою, надзирая меня. А со мной кочевало беспечное Зло, Отражало вторженья любые попытки, И кофейник с кастрюлькой на газовой плитке Не дурили и знали своё ремесло. Всё смешалось: Добро, Равнодушие, Зло. Пел сверчок деревенский в московской квартире. Целый год благодати в безрадостном мире – Кто из смертных не скажет, что мне повезло?! И пою, что хочу, и кричу, что хочу, И хожу в благодати, как нищий в обновке. Пусть движенья мои в этом платье неловки – Я себе его сам выбирал по плечу! Но Добро, как известно, на то и Добро, Чтоб уметь притвориться – и добрым, и смелым, И назначить, при случае, чёрное – белым, И весёлую ртуть превращать в серебро. Всё причастно Добру. Всё подвластно Добру. Только с этим Добрынею взятки не гладки! И готов от него я бежать без оглядки И забиться, зарыться в любую нору!.. Первым сдался кофейник: его разнесло, Заливая конфорки и воздух поганя… И Добро прокричало, гремя сапогами, Что во всём виновато беспечное зло! Представитель Добра к нам пришёл поутру, В милицейской, почудилось мне, плащ-палатке… От такого, попробуй – сбеги без оглядки, От такого, поди-ка – заройся в нору! И сказал Представитель, почтительно-строг, Что дела выездные решают в ОВИРе, Но что Зло не прописано в нашей квартире, И что сутки на сборы – достаточный срок! Что ж, прощай, моё Зло! Моё доброе зло! Ярым воском закапаны строчки в псалтыри. Целый год благодати в безрадостном мире – Кто из смертных не скажет, что мне повезло! Что ж, прощай – и прости! Набухает зерно. Корабельщики ладят смолёные доски. И страницы псалтыри – в слезах, а не в воске, И прощальное в кружках гуляет вино! Я растил эту ниву две тысячи лет – Не пора ль поспешить к своему урожаю?! Не грусти! Я всего лишь на век уезжаю От Добра и из дома – которого нет!

За семью заборами

Мы поехали за город, А за городом – дожди, А за городом – заборы, За заборами – Вожди. Там трава несмятая, Дышится легко, Там конфеты мятные "Птичье молоко".
За семью заборами, За семью запорами, Там конфеты мятные "Птичье молоко"!
Там и фауна, и флора, Там и галки, и грачи, Там глядят из-за забора На прохожих стукачи. Ходят вдоль да около, Кверху воротник… А сталинские соколы Кушают шашлык!
За семью заборами, За семью запорами, Сталинские соколы Кушают шашлык!
А ночами, а ночами Для ответственных людей, Для высокого начальства Крутят фильмы про блядей! И сопя, уставится На экран мурло… Очень ему нравится Мерелин Монро!
За семью заборами, За семью запорами, Очень ему нравится Мерелин Монро!
Мы устали с непривычки, Мы сказали: – Боже мой! Добрели до электрички И поехали домой. А в пути по радио Целый час подряд Нам про демократию Делали доклад.
За семью заборами, За семью запорами, Там доклад не слушают – Там шашлык едят!

Реквием по неубитым

Когда началась "Шестидневная война", я жил за городом, у меня испортился транзитстор, поэтому я двое суток пользовался только сообщениями радиоточки. Из этих сообщений я создал себе, естественно, превратное представление о том, что происходит, и на второй вечер написал стихи, которые совершенно не соответствуют действительности… Шесть с половиной миллионов, Шесть с половиной миллионов, Шесть с половиной миллионов! А надо бы ровно десять! Любителей круглого счёта Должна порадовать весть, Что жалкий этот остаток Сжечь, расстрелять, повесить Вовсе не так уж трудно, И опыт, к тому же, есть! Такая над миром темень, Такая над миром темень, Такая над миром темень! Глаз ненароком выколешь! Каждый случайный выстрел Несметной грозит бедой, Так что ж тебе неймётся, Красавчик, фашистский выкормыш, Увенчаный нашим орденом И Золотой Звездой?! Должно быть, тобой заслужено, Должно быть, тобой заслужено, Должно быть, тобой заслужено! По совести и по чести! На праведную награду К чему набрасывать тень?! Должно быть, с Павликом Коганом Бежал ты в атаку вместе, И рядом с тобой под Выборгом Убит был Антон Копштейн! Тоненькой струйкой дыма, Тоненькой струйкой дыма, Тоненькой струйкой дыма, В небо уходит Ева, Падает на Аппельплаце, Забитый насмерть Адам! И ты по ночам, должно быть, Кричишь от тоски и гнева, Носи же свою награду За всех, кто остался там! Голос добра и чести, Голос добра и чести, Голос добра и чести, В разумный наш век бесплоден! Но мы вознесём молитву До самых седьмых небес! Валяйте – детей и женщин! Не трогайте гроб Господень! Кровь не дороже нефти, А нефть нужна позарез! Во имя Отца и Сына… Во имя Отца и Сына… Во имя Отца и Сына!.. Мы к ночи помянем чёрта, Идут по Синаю танки, И в чёрной крови пески! Три с половиной миллиона Осталось до ровного счёта! Это не так уж много – Сущие пустяки!

Заклинание (Море Чёрное) MP3 (9 Mb)

Помилуй меня, Господи, помилуй меня. Получил персональную пенсию, Завернул на часок в "Поплавок", Там ракушками пахнет и плесенью, И в разводах мочи потолок, И шашлык отрыгается свечкою, И сулгуни воняет треской… И сидеть ему лучше б над речкою, Чем над этой пучиной морской. Ой, ты море, море, море, море Чёрное, Ты какое-то верченое-кручёное! Ты ведёшь себя не по правилам, То ты Каином, а то ты Авелем! Помилуй меня, Господи, помилуй меня! И по пляжу, где б под вечер, по двое, Брёл один он, задумчив и хмур. Это Чёрное, вздорное, подлое, Позволяет себе чересчур! Волны катятся, чёртовы бестии, Не желают режим понимать! Если б не был он нынче на пенсии, Показал бы им кузькину мать! Ой, ты море, море, море, море Чёрное, Не подследственное жаль, не заключённое! На Инту б тебя свёл за дело я, Ты б из чёрного стало белое! Помилуй меня, Господи, помилуй меня! И в гостинице странную, страшную, Намечтал он спросонья мечту – Будто Чёрное море под стражею По этапу пригнали в Инту. И блаженней блаженного во Христе, Раскурив сигаретку "Маяк", Он глядит, как ребятушки-вохровцы Загоняют стихию в барак. Ой, ты море, море, море, море Чёрное, Ты теперь мне по закону поручённое! А мы обучены, бля, этой химии – Обращению со стихиями! Помилуй меня, Господи, помилуй меня! И лежал он с блаженной улыбкою, Даже скулы улыбка свела… Но, должно быть, последней уликою Та улыбка для смерти была. И не встал он ни утром, ни к вечеру, Коридорный сходил за врачом, Коридорная Божию свечечку Над счастливым зажгла палачом… И шумело море, море, море, море Чёрное, Море вольное, никем не приручённое, И вело себя не по правилам – Было Каином, было Авелем! Помилуй нас, Господи, в последний раз!

Прощание славянки MP3 (2.9 Mb)

муз. В.И.Агапкин (1912) Снова даль предо мной неоглядная, Ширь степная и неба лазурь. Не грусти ж ты, моя ненаглядная, И бровей своих тёмных не хмурь! Припев: Вперёд, за взводом взвод, Труба боевая зовёт! Пришёл из Ставки Приказ к отправке - И, значит, нам пора в поход! В утро дымное, в сумерки ранние, Под смешки и под пушечный бах Уходили мы в бой и в изгнание С этим маршем на пыльных губах. Припев. Не грустите ж о нас, наши милые, Там, далёко, в родимом краю! Мы всё те же - домашние, мирные, Хоть шагаем в солдатском строю. Припев. Будут зори сменяться закатами, Будет солнце катиться в зенит. Умирать нам, солдатам - солдатами, Воскресать нам - одетым в гранит. Припев.